Так началась для меня война - изображение

Владимир Васильевич Смирнов (1905–1987) после окончания Ленинградского политехнического института в 1934 году был направлен на работу в Специальное конструкторское бюро судостроения. В 1938 году переведён из Ленинграда в Москву в Наркомат оборонной промышленности. В 1935 году выезжал в Италию для приёмки оборудования для крейсера «Киров»; в 1939 году входил в состав советской экономической делегации в Германии; в 1942–1947 работал в Государственной закупочной комиссии СССР в США. После войны работал в аппарате Министерства судостроительной промышленности. Перед выходом на пенсию в 1969 году возглавлял КБ «Винт».


Первый день войны застал меня в Ленинграде — я проверял выпуск отчётных чертежей по турбинам сторожевого корабля проекта 29. День был солнечный, ясный, не хотелось верить, что началась настоящая война. Всё думалось, вот-вот поступит сообщение, что это просто недоразумение. Но война действительно началась. Мне было велено немедленно вернуться в Москву в Наркомат.


Нашему наркому И.Носенко позвонил начальник Главного Управления Кораблестроения Н.В.Исаченков, просил командировать меня в Архангельск на эсминец «Грозный». На нём повреждена зубчатая передача, и он не может выходить в море. От ГУК едет со мной капитан III ранга В.И.Минаков, нам даны полномочия принимать решения, не согласовывая свои действия с местным наблюдением ВМС. Осматриваем редуктор: повреждения на зубьях есть, но это не питтинги. На одном колесе десять, на другом пятнадцать язвин размером сантиметр на сантиметр и глубиной около миллиметра. Язвины по форме точно квадраты, я такого ещё не встречал. Донышко язвины ровное, но чёрное, как будто там была закатанная трещина.

Я решил загладить острые кромки язвин. Минаков согласен. Он необычный военпред, уверен в себе и не боится ответственности.

С какого-то архангельского завода прибыли слесари, они окают по-вологодски, я им, тоже окая, велел приготовить зубильца и крейсмейсели, хорошенько их заточить и с помощью маленьких молоточков вырубить кромки язвин заподлицо с поверхностью зубьев. Старательные слесаря, они выполнили эту работу исключительно аккуратно. Я велел бригадиру легонько обстучать все зубья маленьким молоточком, нет ли где отставания металла? Он добросовестно проверил более тысячи зубьев. Затем мы обкатали передачу и приготовились проверить её на полном ходу.

Мы вышли в устье Северной Двины, там стояла длинная баржа, нагружённая минами заграждения. Подошли к барже. Командир пригласил меня и Минакова и сообщил: идём не на испытание, а на постановку минных заграждений — это боевая операция. Он предложил мне дать присягу и вызвал для этого комиссара. Мы спустились в румпельное отделение, и я там под флагом прочитал текст военной присяги. Представитель «Электромортреста», длинный парень, отказался присягать. Когда мы приняли на борт 80 мин заграждения и уже стали отходить от баржи, этот длинный парень перепрыгнул на баржу и остался там.

Мы вышли в море вечером. Солнце чуть-чуть коснулось горизонта и уже снова собралось всходить. Тёплая светлая ночь как днём, машины работают на крейсерском ходу, море как зеркало. Минаков сказал: «Сходи в каюту, поспи, ты, наверное, устал». Состояние действительно странное: усталости нет, а спать хочется. Минаков остался в посту энергетики и практически взял на себя обязанности командира БЧ-5, он командовал из поста энергетики, и его команды чётко исполнялись и матросами, и офицерами. Он всё видел и всё понимал, следил за состоянием воды в котлах, за температурой подшипников, кислородосодержанием питательной воды и давал команды.

Часа в три ночи я вышел на палубу по нужде, на палубе стояли уныло восемь матросов. Я подошёл к ним, спросил: «Ну что, ребята, скучаете?».

Разговорились о войне, о том, что немцы прут как оголтелые и что Красная Армия не может их остановить. Ребята стали расходиться по кубрикам, а я снова лёг на койку и подумал: лучше заснуть и ни о чём не думать. Слышал сквозь сон, как ставились минные заграждения. Днём эсминец выпустил по какой-то цели 500 снарядов, машины и редуктора работали нормально, плохих мыслей не было. Поздно вечером возвратились в базу, осмотрели зубья — всё было нормально. Ходили крейсерским ходом 24 узла, нагрузка турбин 20 % от полной.

Прибыл уполномоченный УК из Молотовска, ругал Минакова, что он посмел без его разрешения производить работы, и говорил, что не согласен с методом исправления редукторов. Он даже пригрозил Минакову, что пожалуется адмиралу Галлеру. Минаков сказал: «Позвони непременно, потом сообщи мне о результатах». Уполномоченный ушёл, позвонил Галлеру и, не заходя на корабль, уехал в Молотовск.

Через пару дней мы снова выходим в море, снова в устье Двины баржа с минами, снова крейсерский ход 24 узла и снова минные постановки и залпы артиллерии. По возвращении нас вызвал командующий Белорусской флотилией контр-адмирал М.Долинин. Он принял нас ласково, в береговой кают-компании, угостил хорошим обедом и предложил остаться служить во флотилии. «Идёт война, — говорил он, — специалистов у нас мало, корабли новые. А вас, обратился он ко мне, — мы мобилизуем, присвоим воинское звание, и будете вы находиться при мне». «Звание у тов. Смирнова есть, — сказал ему Минаков, — он окончил ВМА, остаться мы согласны, только требуется согласие адмирала Галлера». Долинин тут же стал звонить Галлеру, тот распорядился: «Если Минаков и Смирнов закончили работы, немедленно откомандируйте их в Москву». Долинин спросил: «Что ещё осталось?». «Нам нужен выход в море на полный ход, хотя бы на два часа». «Выходите завтра утром, я дам распоряжения командиру эсминца», — сказал адмирал.

Мы снова в море. Три часа полного хода, возвращение в базу, осмотр редукторов. Всё в порядке, зубья чистые, контакт 100 %!

Гражданские люди, работающие на кораблях, должны платить 10 руб. в сутки за питание; военные, не принадлежащие к экипажу, — 41 коп. Иду к ревизору, так называется у моряков казначей. Он меня рассчитывает по 41 коп. «Почему?» — спросил я. «Не могу знать. Приказание старпома». Старпом — плотный живой мужичок маленького роста с быстрыми и умными глазками. Я зашёл к нему, сказал, что я не военный. «А присягу давали, значит, военный. Не беспокойтесь, товарищ Смирнов. Вы нам оказали большую помощь».

На поезд нас проводили два матроса, которые попеременно несли мой чемодан, в нём у меня две рубашки, бритва, кусок мыла и всякая мелочь. В вагоне они уложили мой чемодан на вторую полку. Уже в пути открыл чемодан, а он набит консервами, салом, маслом, колбасой. Минаков сказал: «Это старпом распорядился в подарок для твоих ребят». Спасибо старпому!

Люблю я ездить в поездах, спишь и едешь, едешь и спишь. Лежишь, а в голову лезут всякие мысли, вспоминается Германия. «Бисмарк» уже потоплен англичанами, восемь эсминцев типа «Антон Шмидт» потоплены при высадке десанта в Нарвике, потоплен и крейсер «Блюхер». Крейсер «Принц Ойген» ушёл от «Бис-марка» и неизвестно, где находится. Интересно, где же теперь линкор «Шарнхорст», почётным матросом которого я являюсь? Стал им во время командировки в Германию с Тевосяном. Я никому не говорю, что у меня дома ленточка с «Шарнхорста», могут приписать шпионаж и всё, что угодно. Минаков приготовил бутерброды, поставил бутылку водки. Сказал мне: «Думал, что ты испугаешься идти с нами на постановку минных заграждений, но ты вёл себя геройски». Я отшутился: «А я, Владимир Иванович, боялся, что ты испугаешься».

Вот и Москва, на станции стоит обгоревший товарный состав, народу мало. Наркомат эвакуировался в Горький. В Москве только Носенко, капитан 2-го ранга Рагоза и десятка два сотрудников. Квартира пустая, семья эвакуирована в Горький, уезжала второпях, ящики шкафов выдвинуты, на полу валяются забытые вещи — хоть плачь.

Хожу на работу каждый день, дежурю во дворе и на крыше Наркомата и каждую ночь иду домой пешком. Налёты германских бомбардировщиков каждые сутки.

Бомбят с 10.05 вечера, сижу дома на балконе и смотрю «иллюминацию». На работе сижу в комнате один, дела нет никакого. В главке секретарь да машинистка, они не поехали в эвакуацию. А уволить их никто не имеет права.

Как-то вызвал к себе Носенко, сказал: «Звонил Исаченков, просил, чтобы ты поехал в Севастополь, там на эсминце «Смышлёный» повреждены зубчатые передачи. С тобой поедет работник УК капитан 3 ранга Маркелов».

К этому времени Одесса была в осаде, Николаев, Херсон, Мариуполь, Таганрог взяты немцами. В Севастополь проезд только через Сталинград и Новороссийск. Поезд идёт медленно, до Новороссийска пять суток. При подходе к городу в вагоне остаёмся я, Маркелов и проводница, зато в Новороссийске народу много, беженцы из западных городов ждут поездов. С бумагой за подписью Галлера идём в штаб ВМС города. Командующий контр-адмирал, не помню фамилию, говорит: «Никакой возможности доставить вас в Севастополь нет. Подождите, может, будет какая-нибудь оказия». Ходим в штаб пять суток.

На шестой день адмирал сказал: «Сегодня вечером в 10 часов в Одессу пойдут три транспорта с 8 тысячами солдат на борту. Я могу вас отправить, если хотите». У нас бумага от Галлера, и адмирал хочет побыстрее избавиться от нас. Но мы не возражаем, мы согласны.

К 10 часам вечера к пирсам подошли солдаты-новобранцы. Они грузились на транспорты без песен и без криков ура. Некоторых вели по трапам под руки. Многие не только не знали, что такое война, но первый раз видели море и корабли.

Командир, мобилизованный из гражданских моряков, вёл погрузку солдат совершенно спокойно. Как будто войны нет, и он идёт в очередной рейс, а не в осаждённую Одессу. Он выделил нам отдельную каюту и посоветовал пойти спать.

Утром подошли к Феодосии, погода как по заказу, море как зеркало, тепло. Не верится, что громыхает война. Встали на рейд у Феодосии. Нас охраняют два «морских охотника» — МО с пулемётами. У солдат на борту настроение мрачное.

Вечером командир нам сказал, что в Севастополь заходить не будет, а станет ненадолго на большом рейде, обещал выяснить, будут ли туда заходить другие корабли, и посоветовал нам идти спать. Рано утром, разбудив нас, сообщил, что к одному из транспортов подойдёт из Севастополя водолей, которого он попросил снять нас.

Действительно, через полчаса мы уже были на водолее — старом маленьком пароходике, на нём капитан, рулевой, матрос и пожилая женщина, готовящая незатейливую еду. Севастопольскую бухту немцы только что забросали магнитными минами, и пока их тралят, нас в бухту не пускают. Наш водолей зашёл в Охотничью бухту около Херсонесского маяка, стал у стенки. Отсюда хорошо просматривается вся Севастопольская бухта и малый рейд. Там на большой скорости ходят торпедные катера и звуком своих винтов активизируют взрыватели акустических мин. Пока мина поднимается на поверхность, катер успевает уйти от места взрыва. Деревянные рыбацкие шхуны таскают большую баржу с магнитным тралом. В течение дня на наших глазах были подорваны четыре магнитных мины. Огромный столб воды диа-метром до 10 и высотой до 30 метров поднимается над поверхностью после взрыва магнитной мины. Но ничего страшного.

В сумерки нам разрешили вход в бухту. В городе во многих зданиях выбиты стёкла, но повреждений мало. Немцы бомбят и забрасывают минами бухту, город их не интересует. У Минного причала стоит эсминец «Быстрый» — мой старый знакомый. Он подорвался на мине, у него оторван нос со всем полубаком и двумя орудиями. Отремонтировать его уже нельзя, матросы снимают пушки и разбирают оборудование на запчасти.

На эсминце «Смышлёный» установлены турбины фирмы «Парсонс», заказанные в Англии моим коллегой И.П. Снятковым. Редуктор и машины отлично скомпонованы. Зубья поражены питтингом несколько больше, чем на наших советских редукторах. Природу питтинга мы теперь примерно знаем. На бугорках зубьев образуются от перегрузки микроскопические трещинки. При следующем заходе зубьев в трещинки запрессовывается масло, оно своим давлением расширяет трещинку до тех пор, пока при контакте зубьев не образуется выход масла. Питтинги появляются вначале, а потом их образование прекращается. По их поводу у меня был и свой секрет.

Полные хода эсминцы развивают только на испытаниях, в общем часов двадцать не более. На манёврах они ходят полным ходом не более полутора часов в год. Самый ходовой режим во время эксплуатации — крейсерский, 24 узла — это и называется у них полным ходом. На этом ходу мощность турбин 25 % от полной — какой уж тут питтинг. Самое большее, что развивают эсминцы во время войны, это 30 узлов, но и это не нагрузка для редукторов, так как мощность турбин половина от полной. Но бугорки на зубьях после нарезки надо снять и не ждать, когда они сработаются сами с образованием язвин. Мы с Маркеловым решили передачи обкатать. Командир эсминца, бывший лётчик, нас торопил, говорил, что его кораблю предписано идти под Одессу обстреливать румынские артиллерийские установки. Мы составили программу на 4 суток.

Обкатав редукторы и вымыв по уже отработанной технологии, мы должны были выйти в море для проверки на полном ходу. Ранним утром этого дня прилетели немецкие самолёты и забросали выход из бухты минами. Нам разрешили ходить в Северной бухте передними и задними ходами со скоростью не выше 10 узлов. Северная бухта достаточно длинная, и мы ходили там часов восемь. К вечеру стали к минной стенке. Маркелов уговаривал меня вскрыть лючки и осмотреть зубья; я противился, уверенный по предыдущим обкаткам, что всё будет в порядке — нам нужен полный ход. Но Маркелов меня уговорил. В 8 часов вечера мы вскрыли лючок перед шестернёй — и я ошалел.

Зубья шестерён были чистые, но на кромках вершин образовалась заусёнка! Она уже начала подрезать ножки зубьев колеса и задирать поверхность. К тому времени я обкатал уже более десяти редукторов, и такого не случалось. Что же делать?

Я вспомнил, что в Италии главный конструктор фирмы «Ансальдо» Де Вито рассказывал, что они собираются применять высотную коррегировку зубьев, и начертил на листе бумаги смысл такой коррегировки. Он говорил, что делительную окружность они берут не посередине зуба шестерни, а по вершине, следовательно, делительная окружность зубьев колеса пройдёт у основания ножки зуба. Благодаря такой коррегировке основание зуба шестерён становится больше и зуб способен выдерживать большие изгибные нагрузки. Благодаря тому же радиус кривизны эвольвенты становится больше, следовательно, зуб будет выдерживать большие контактные нагрузки. Воспоминания об этих разговорах вертелись у меня в голове всю ночь. Утром я проверил документацию и увидел: на «Смышлёном» установлена зубчатая передача с высотной коррегировкой зубьев…

После обкатки пастой ГОИ поверхность зубьев матовая, после работы на полной нагрузке зуб становится блестящим с серебристым оттенком. Но что делать? Конечно, в первую очередь надо снять заусёнки с кромок зубьев шестерён, а дальше постепенно увеличивать нагрузки, останавливать корабль, вскрывать крышки и удалять заусёнки, если они будут образовываться. Проверка, таким образом, затягивается. Доложили командиру, он, с трудом скрывая радость, сказал: «Я ничего не знаю, корабль мне нужен, а вы сами доложите о задержке адмиралу Октябрьскому — командующему Черноморским флотом». Мы решили не докладывать, считая, что если понадобится, он сам нас вызовет и спросит.

На следующий день мы вышли в море со всеми предосторожностями. Через каждые 100 кабельтовых с правого и левого борта сбрасывались взрывные шашки — своими взрывами они должны были активизировать взрыватели акустических мир. Развили 150 оборотов и поработали 30 минут, остановились и сняли заусёнцы с зубьев, их было уже меньше. Затем 200 оборотов — и снова ос-тановка. Матовая поверхность на зубьях стала пропадать, появились плешины серебристой поверхности на зубьях. Заусёнки незначительные, но есть. 250 оборотов — остановка и снятие заусёнок. 300 оборотов — остановка, и то же. К 400 оборотам зубья блестящие серебристого цвета. Наступил ужин, как раз в этот день приказом наркома была введена чарка, в кают-компании на столах графины со спиртом, матросам выдали по чарке. Весёлые разговоры, приподнятое настроение у всех, как будто войны нет.

На следующий день выходим из бухты с теми же предосторожностями. Полный ход — два часа. Вскрываем крышки — всё в порядке, зубья блестят, заусёнок нет. Обед снова с чаркой, выхожу на мостик, корабль на полном ходу, никаких шашек никто не бросает — всё как в мирное время. Когда после испытаний в Северной бухте мы обнаружили задиры зубьев, я перепугался насмерть. Ведь не загляни мы тогда в лючки и не обнаружь заусёнок — и наутро пошли бы на испытания на полном ходу, безнадёжно задрали бы зубья колеса и вывели бы эсминец из строя во время боевых действий. За такое дело можно было бы и под трибунал угодить. Но меня спасли немцы: забросав бухту минами, они не дали нам возможности выйти в море для испытаний на полном ходу!

Накануне нашего прибытия в Севастополь из Николаева пришёл первый эсминец проекта 30 «Огневой». Он был ещё без пушек, но на нём была смонтирована 76-мм зенитная башня Б-34у. По пути на этот корабль налетело восемь «юнкерсов». Матросы-зенитчики сбили один и повредили другой «Юнкерс» и подобрали с воды четырёх немецких лётчиков. На этом эсминце привезли семьи николаевских работников и 800 тонн бронзовой арматуры. Тогда же буксир привёл в Севастополь плавучий док с 10 тысячами тонн зерна, автомашиной николаевского уполномоченного Управления кораблестроения Головина. Он заблаговременно эвакуировался из Николаева и добежал до Астрахани. А командованию доложил, что автомашину и другое имущество он затопил. Когда же командование узнало, что машина благополучно доставлена в Севастополь, оно приказало Маркелову привести её в Москву.

По утрам, спускаясь к завтраку в ресторан, мы видели четырёх английских офицеров, прибывших в Севастополь для организации траления магнитных мин и размагничивания кораблей. Они поражали своим спокойствием и хладнокровием. Когда появлялись немецкие самолёты, посетители ресторана начинали волноваться, но только не англичане. Они как ни в чём не бывало сидели за столом и продолжали вести неторопливую беседу сквозь губу. Они даже не выглядывали в окно. Правда, вскоре и севастопольцы стали относиться к налётам спокойно, никто не бежал, никто не прятался.

Когда мы прибыли в Севастополь, нас сначала поместили в 10-местный номер, потом перевели в 3-местный. Однажды нашим третьим соседом по комнате стал сухой высокий моряк в невероятно грязном заношенном мундире и сапогах. Поздоровавшись, он вызвал из ресторана официантку, заказал несколько бутылок кагору, разную закуску и вынул из бокового кармана пачку денег. Вытащив из пачки несколько сторублёвых бумажек, не считая, передал их официантке.

За последующей трапезой моряк рассказал, что он член Военного совета Черноморского ВМФ и командир диверсионного отряда, состоящего из восьми морских охотников и нескольких торпедных катеров. Отряд действует по тылам немцев. В прибрежных городах немцы хозяйничают только до 7 часов вечера, после они прячутся по домам, а город переходит в руки советских моряков. «Наш отряд подходит прямо к пирсам порта, — рассказывал моряк, — пришвартовывается, матросы хозяйничают в городе до утра: вылавливают немцев, поджигают цистерны с топливом. А насчёт денег не удивляйтесь, мы их берём в банках оккупированных городов, немецкая охрана для моих штрафников не помеха». От этих рассказов как-то спокойнее становится на душе, появляется надежда на конец немецкой армии. Наутро сосед ушёл, постеснявшись нас разбудить.

Из Николаева несколько раньше других пришёл эсминец проекта 7у. Корабль прошёл швартовые испытания в Николаеве, в Севастополе его требовалось сдать приёмной комиссии. Председателем её был капитан 1го ранга Бутаков — сын адмирала, расстрелянного матросами во время революции. Он был высокого роста, стройный, с бородой, как у капитана Немо. Я его знал раньше, чувствовал его скрываемое презрение. Он сразу стал называть меня на «ты». Во мне проснулось так называемое классовое сознание, и я тоже перешёл с ним на «ты». В общем-то, он был не силён в технике и был человеком лояльным. Военным приёмщиком был инженер Мингалёв.

Севастопольский завод занимался судоремонтом и никогда не сдавал новых кораблей. Главный инженер завода Кравчик просил помочь в разборе претензий комиссии. Основная претензия была в недоборе одного узла скорости. Бутаков и Мингалев уверяли меня, будто скорости недостаёт из-за того, что на эсминец установили турбины проекта 7 вместо турбин проекта 7у.

Я повёл их в машинное отделение и показал, чем турбины 7 отличаются от турбин 7у. Но они не верили. Тогда я выпалил Бутакову: «Я сам проектировал и те и другие турбины, и вам остаётся только соглашаться с моими объяснениями». Бутаков сказал: «Не свисти, какой ты проектант!». Я велел сдатчику корабля принести тепловые расчёты, подписанные мной. «А почему тогда нет скорости?» — заорал Бутаков. «Да потому, что у вас корабль оброс ракушкой! Что вы привязались к этому узлу? Сейчас война, нужен не узел скорости, а миноносец. Неужели ты, Бутаков, не можешь этого понять?». «Знаю я вас, промышленников, вы готовы сдать любую дрянь по принципу Іжрите, что даютІ».

В общем, они решили ставить корабль в док для проверки обрастания. «Мы тебе покажем», — говорил мне Бутаков.

И вот эсминец в доке рядом с лидером «Ташкент». Около лидера взорвалась авиабомба, оторвавшая начисто обшивку корпуса в кормовой части. Можно только было подивиться чистоте работы взрыва: обшивка сорвана, а оба гребных вала на месте. Они не только не повреждены, а даже центровка не нарушена. Дейдвудная труба, кронштейны все на месте, только промежуточные валы на расстоянии 10 метров голенькие.

Я осмотрел корпус эсминца, он сплошь покрыт мелкой белой ракушкой. Бутаков стоял на доке, как капитан Немо, с развевающейся на ветру бородой. Я поднялся из дока к нему. «Ну, что, инженер, — сказал он, — обкакался?». «А ты-то, капитан I ранга, должен бы знать, что такое обрастание корпуса и как оно влияет на скорость судна. Ты думаешь, что обрастание — это слой ракушек в метр толщиной. Спустись в док и посмотри!».

Мы спустились в док, Бутаков осмотрел корпус, потёр ракушку рукой. «Ну, посмотрим, что покажет мерная миля», — сказал он примирительно.

Наши дела заканчивались, когда мне передали телеграмму Редькина из Горького: «По выполнении работы возвращайтесь в Москву».

Мы быстро закончили формальности с командировками. В нашем распоряжении был ЗИС николаевского уполномоченного ГУК Головина, его шофёр и офицер по хозяйственной части Арабец. Мы отправились в Новороссийск, а оттуда на машине же должны были следовать до Москвы.

Машина была раскрашена под камуфляж, у нас была бумага от адмирала Октябрьского о заправке нас топливом в любой базе. Выехали рано утром, добрались до Феодосии. На дорогах стояла пыль, тянулись караваны повозок с женщинами и детьми, шли стада коров, горели деревни и посёлки, подожжённые колхозниками. Войска шли и к Севастополю, и от него. Казалось странным, почему и те, и другие тащили пушки в противоположных направлениях? Можно было менять солдат, но зачем пушки тащить в од-ну и другую стороны?


Эсминец проекта 7

От Феодосии добрались до Керчи. Там столпотворение вавилонское: беженцы, скот, повозки с колхозниками, костры. Переправой через Керченский пролив в станицу Таманскую руководит уполномоченный Сталина Воеводин. К нему нет никакого доступа. Он размещается в красивом маленьком особняке, окружённом палисадником, у ворот стоит часовой с винтовкой и никого не пропускает. Мы ходили к воротам четыре дня — бесполезно. Выручил нас ушлый николаевец Арабец. Он предложил мне сыграть роль шпиона, а сам с Маркеловым взялся изображать поимщиков шпиона. И вот мы двинулись к особняку уполномоченного, я в середине, они по бокам с револьверами в руках. Дошли до часового. Арабец сказал, кивая на меня: «Поймали шпиона!». «Есть!» — ответил часовой, пропуская нас к домику уполномоченного. Мы вошли в приёмную и сели на стулья, как обычные посетители. Скоро нас принял Воеводин, бывший начальник Одесского порта. Прочитав бумагу от Галлера, он сказал: «Подъезжайте сегодня в 10 часов вечера к воротам порта, я велю вас пропустить и переправить в станицу Таманскую».

В 10 часов вечера нашу машину грузят на баржу, и утром мы уже в станице Таманской. Мы запасаемся очень вкусной домашней колбасой, выезжаем на равнину без всяких дорог и едем к Анапе вдоль берега. Равнина, низкий берег, сплошной песок и пляж, машина идёт легко, так как песок как будто утрамбован. Вскоре начался подъём, на возвышенности виноградная плантация, несколько молодых девиц собирают виноград. Просим продать немного винограда. Девицы приносят двуручную корзину и вываливают виноград прямо на пол машины. Маркелов, сидя рядом с шофёром, протянул им 3 рубля; он не видит, что винограда за его спиной навалено до уровня сиденья. Девицы смеются, не берут деньги, говорят: «Ешьте на здоровье! Мы скоро будем немецкими. Немцы всё сожрут».

Добрались мы до Новороссийска, а там уже ждёт нас николаевский уполномоченный Головин, примчавшийся из Астрахани за своей якобы утопленной машиной. Он влез в машину, и начался скандал. Уполномоченный требует ехать в Астрахань, а у Маркелова приказ Исаченкова гнать машину в Москву. Они ругаются до хрипоты, угрожая друг другу и хватаясь за кобуру. У Головина четыре нашивки, а у Маркелова три. Зато у Маркелова телеграмма Исаченкова и письмо Галлера. Послушал я, послушал их препирательства и сказал: «Знаете, что, товарищи моряки, мне противно слушать столь принципиальные разногласия в ВМФ в военное время. Поэтому я поеду в Москву на поезде, а вы как хотите». Я вылез из машины, забрал свой чемодан и ушёл на вокзал. Взял билет до Москвы и ехал снова 5 суток. По дороге нас обгоняли санитарные поезда с ранеными, а навстречу шли воинские эшелоны.


Комментарий журналиста и писателя Германа Владимировича Смирнова

Отец писал воспоминания в 1980-х годах по памяти и потому, конечно, не помнил точных дат и многих фамилий. К счастью, опубликованные в последнее время труды по истории советского ВМФ позволяют кое-что уточнить и кое-чем дополнить мемуары отца:

Так, эсминец Северного флота "Грозный" проекта 7 под командованием капитана III ранга Д.Г. Нагорного выходил на постановку минного заграждения в северной части Белого моря трижды - 23, 24 и 28 июля 1941 года. В двух из этих походов как раз и участвовал В.В.Смирнов. Эсминец Черноморского флота "Смышлёный" проекта 7 под командованием капитана III ранга В.М. Шегула-Тихомирова бомбардировал румынские позиции под Одессой 27, 28 и 29 августа. Отец обкатывал редукторы на этом корабле за 4 дня до этих операций, то есть 22-23 августа 1941 года.

Эсминцу проекта 7у "Совершенный" не повезло: Прибуксированный в 90% готовности из Николаева он достраивался у стенки Севастопольского завода, директор которого привлёк отца к разбору претензий с моряками. Отозванный в Москву в первых числах сентября отец не смог участвовать в испытаниях "Совершенного» на мерной миле, и это спасло ему жизнь. 30 сентября 1941 года во время ходовых испытаний корабль подорвался на нашем минном заграждении, причём были затоплены котельные и одно машинное отделение.

- Если бы меня не вернули в Москву,- вспоминал отец, - я, конечно, пошёл бы на эти испытания, находился бы в машинном отделении и наверняка погиб бы…

Герман Смирнов


Смешные истории из жизни и свежие анекдоты
Смешные истории из жизни
Перейти в раздел: Былое
  • Опубликовано: 20/12/2015

Вы можете оставить свое мнение о прочитанной статье

Внимание! В комментарии запрещено указывать ссылки на другие сайты!

История из жизни - "Воздушная тревога"

История из жизни - "Воздушная тревога"

Опубликовано: 07/05/2013

Эта история произошла в Израиле во время войны в персидском заливе. Сидит, значит, обыкновенная русская семья и смотрит по телевизору диснеевский мультик про Алису в Стране чудес. Мультик при этом зап...

Ах Одесса...

Ах Одесса...

Опубликовано: 22/06/2013

Эта история из реальной жизни, которая случилась с Сергеем - сотрудником нашей фирмы. Итак, преамбула...

Венгрия - Первые впечатления.

Венгрия - Первые впечатления.

Опубликовано: 03/05/2004

Как отдохнуть в Венгрии, не прибегая к помощи гида и турагенства. Прочитав статью, вы получите много полезной информации по вопросам проживания, проведения досуга и шопинга в этой красивейшей стране.