Томас Гоббс

Три имени украшают XVII английской философии — Бэкон, Гоббс и Локк. Бэкон умер в 1626 году, труды Локка появились в 1690-х. На промежуток между этими вехами приходится Томас Гоббс (1588–1679). «Человек страшный в своей безбоязненной последовательности, — писал о нём А. Герцен. — Для него люди были врождёнными врагами, из эгоистической пользы соединившиеся в общества, и если бы не взаимная выгода, они бросились бы друг на друга. На этом основании его уста не дрогнули с мужеством цинизма в глаза своему отечеству Англии высказать, что он в одном деспотизме находит условие гражданского благоустройства. Гоббс испугал своих современников; его имя наводило ужас на них».

Сразу же после окончания Оксфордского университета двадцатилетнего Томаса Гоббса пригласили воспитателем в семейство герцога Девонширского, благодаря чему он получил возможность путешествовать по Европе, беседовать с выдающимися современниками, изучать труды великих мыслителей древности. К концу 1630-х годов в его голове родился великий замысел: создать универсальную систему философии. Гоббс решил, что личность можно рассматривать как мост между мёртвой природой и обществом. Поэтому труд его должен состоять из трёх частей: «О теле», «О человеке», «О гражданине». Он вознамерился, в отличие от предшественников, не довольствоваться лишь наблюдением мира, а доказывать свои положения с неодолимой последовательностью математических доказательств.

1637 год застал Гоббса на родине, горящего желанием погрузиться в работу. Но в эти годы во всей Европе невозможно было найти страну, которая меньше подходила бы для тихих кабинетных занятий, чем Англия. Более чем десятилетняя борьба короля с парламентом близилась к кровавой кульминации. В списке событий, предшествующих великой революции, уже заполнена большая половина строк. Уже многократно Карлу I отказано в субсидиях, уже не раз по его приказу насильственно взимались незаконные поборы, уже убит королевский фаворит герцог Букингемский, уже получили высокие посты новые фавориты, ненавидимые народом епископ Лод и граф Страффорд, уже арестованы и томятся в заключении лидеры оппозиции.

Томас Гоббс слишком хорошо знал историю Греции и Рима, чтобы не предвидеть грядущих событий. Связанный с семьёй Девонширов, он, естественно, был сторонником короля. И вот, желая предупредить соотечественников об ожидающих их бедствиях, он забрасывает работу над великим замыслом и пишет краткое изложение своих политических взглядов, защищая в них привилегии короля. И когда, три года спустя, парламент настоял на аресте Страффорда и Лода, когда взволновалась Шотландия, Гоббс понял: настало время бежать…

Он появился в Париже в конце 1640 года, и последующие одиннадцать лет оказались периодом самой напряжённой и продуктивной работы. События заставили его изменить очерёдность: через два года появляется третья часть его труда — трактат «О гражданине», а в 1645 — первая часть «О теле». В то время, как Томас Гоббс в тиши парижского кабинета решал проблемы силы и движения, совсем другие проблемы решались у него на родине силой меча. По дорогам, горным перевалам и полям страны двигались грозные полки «Новой модели» — революционной армии, созданной гением Оливера Кромвеля. «Железнобокие» одерживали победу за победой, и рассеянные отряды королевских войск толпами прибывали в Париж. В 1646 году здесь появился, наконец, сам принц Уэльский — сын Карла I. Его появление оказалось спасением для Гоббса, лишённого к этому времени всяких средств к существованию. Он с радостью принял предложение принца обучать его математике.

Крутой поворот событий на родине, завершившийся казнью Карла I, властно отвлекал Гоббса от его академических штудий. Он лихорадочно работал над книгой «Левиафан», которая вышла в 1651 году в Амстердаме. Эмиграция встретила её «дикими криками озлобленья», травила автора, обвиняя его в предательстве и безбожии. Принц Уэльский отказался встречаться с ним.

После одиннадцатилетнего добровольного изгнания у отвергнутого эмигрантами-роялистами и преследуемого французскими клерикалами Томаса Гоббса оставался один выход — вернуться на родину, которую некогда он оставил с такой готовностью, и искать защиты у революционного государства, противодействию которому он отдал столько сил. В жестокие зимние штормы 1651 года он пересёк Ла-Манш и вернулся домой, чтобы никогда больше не покидать зелёных берегов своего отечества. Здесь в 1658 году изданием трактата «О человеке» он завершил дело своей жизни. Здесь его застала смерть Оливера Кромвеля и последующая реставрация монархии. Здесь до конца дней он вынужден был нести бремя издевательств, спасаемый от физической расправы только благоволением короля Карла II, бывшего принца Уэльского, которого он учил математике…

Как ни парадоксально, одни и те же философские идеи сделали Томаса Гоббса первым, кто покинул Англию в преддверии революции, и они же помогли ему вернуться на родину, свергшую королевскую власть. Одни и те же труды заставили принца Уэльского отказаться от встречи со своим бывшим учителем, и с радостью приветствовать его после реставрации монархии. Чтобы понять эти странные причуды судьбы, следует сопоставить факты из биографии Гоббса с событиями и веяниями того беспокойного века.

Грозные и сложные события предшествовали скрытному возвращению Гоббса на родину в декабре 1651 года. Именно в этом году после победы при Вустере революционный генерал Оливер Кромвель достиг вершины своей славы и популярности. Его влияние, проницательность и властность начали беспокоить парламент молодой республики. И когда он однажды резко заявил о необходимости избрать новых членов парламента, ему жёстко ответили, что не менее необходимо избрать и нового генерала. На этот раз парламент погорячился: сила была на стороне Кромвеля.

Он уже давно раздумывал над двумя открывшимися перед ним возможностями: дать полный простор революции, вознёсшей его на вершину власти, или попытаться остановить её, взяв бразды правления в свои руки. Он ни на секунду не сомневался в том, что сможет возвратить стране спокойствие и порядок. Но он понимал, с какого сорта трудностями ему придётся столкнуться во втором случае. Мог ли Кромвель забыть, с каким гневом и отвращением отнеслась монархическая Европа к казни короля? С церковных кафедр неслись анафемы «адским духам», свирепствующим на Британских островах. В прозе и стихах клеймились имена цареубийц, в философских трактатах доказывалась божественность и неответственность королевской власти. Генерал предвидел: многие друзья и соратники обвинят его в предательстве и станут смертельными врагами, если он решится взять в свои руки верховную власть. И теперь он лихорадочно искал человека, который мог бы теоретически обосновать его право на власть. И как это ни дико звучит, такое обоснование дал Томас Гоббс — живущий в эмиграции философ, известный приверженец короля, только что издавший книгу «Левиафан»…

Начав с основного положения: все люди от природы равны между собой физически и духовно, Томас Гоббс с неумолимой последовательностью приводит читателя к следствию: каждый может претендовать на всё — на имущество, на землю, на жён, детей и даже на самую жизнь окружающих его людей. Зато каждый должен быть готов к тому, что и любой из соседей может претендовать на его имущество и его жизнь. Состояние, когда все стремятся ко всему, когда «люди живут без всякой другой гарантии безопасности кроме той, которую им даёт их собственная физическая сила и их собственная изобретательность», есть естественное состояние войны всех против всех. «Здесь нет места для трудолюбия и — потому нет земледелия, нет судоходства, нет морской торговли, нет удобных зданий, нет знания земной поверхности, нет исчисления времени, нет ремесла, нет литературы, нет общества, а что хуже всего — это вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, зверина и кратковременна».

В естественном состоянии нет лучших людей, ибо все равны. Ничто не может быть несправедливым или неправильным. Ибо нет справедливости там, где нет закона, а закона не может быть без общей власти. Устрашённый перспективой пребывания в естественном состоянии, движимый инстинктом самосохранения, каждый человек с готовностью отказывается от своих прав на жизнь и имущество соседей, лишь бы ему гарантировали его собственные. Он как бы говорит окружающим: «Я передаю мои права этому властителю под тем условием, что вы передадите свои».

Такой договор — основа государства, но чтобы оно могло следить, а при случае заставить каждого подданного выполнять принятые на себя обязательства, нужна сила. Лицо, распоряжающееся этой силой, и есть верховная власть. В ней сосредоточены все права, надежды и способности подданных. Она вносит в хаотическое и разрозненное собрание людей закон, порядок, справедливость. Она создаёт искусственную гармонию противодействующих сил и образует государство — необычное существо, которое Гоббс несколько напыщенно назвал Левиафаном.

Конечно, Томас Гоббс знал и допускал, что верховная власть может принадлежать не только монарху, но и группе людей — аристократам, и выборным представителям — демократам. Но все симпатии Гоббса на стороне абсолютизма. Только из-за личной обиды, считал он, люди именуют монархию тиранией, аристократию — олигархией, а демократию — анархией. Но монархия кажется Гоббсу идеальной формой правления, ибо в ней частные интересы монарха наиболее полно совпадают с общими интересами государства. «Люди по природной склонности предпочитают поручить управление своими общими делами скорее монархической, чем демократической форме правления», — считал он. Ведь никому не придёт в голову поручить ведение собственного дома собранию друзей или слуг. Для этой цели лучше всего подходит один наделённый всеми полномочиями управляющий.

Томас Гоббс не отрицал, что история знает немало сильных демократических государств, которые вроде бы противоречили его монархической доктрине. Но он отказывался связывать их успехи с выборностью правителя. «Большие демократические государства, — писал он, — всегда держались не открытыми совещаниями их собраний, а или благодаря объединявшему их общему врагу, или популярностью какого-нибудь выдающегося человека, или взаимной боязнью заговоров. Что же касается маленьких государств, как демократических, так и монархических, то никакая человеческая мудрость не может их сохранить дольше, чем продолжается взаимная ненависть их соседей»…

Причину недовольства монархией Томас Гоббс видел в честолюбивых признаниях молодых и малообразованных людей, считающих главной причиной народного процветания демократическую форму правления, якобы предоставляющую гражданам свободу. И он берётся прояснить смысл этого слова со всей резкостью и беспощадностью своего ума.

— Если под свободой понимать физическую свободу, то есть свободу от цепей и тюрьмы, то было бы нелепо, чтобы люди требовали такой свободы, которой они явным образом пользуются. Если под свободой понимать свободу от законов, то было бы не менее нелепо, чтобы люди требовали для себя такой свободы, при которой все другие люди могли бы стать хозяевами их жизни. И однако, как это ни нелепо, они именно этого и требуют, не зная, что законы бессильны защищать их, если меч в руках человека не приходит им на помощь, заставляя людей исполнять их. Свобода подданных заключается лишь в тех вещах, которые суверен при регулировании действия людей обошёл молчанием.

«Афиняне и римляне были свободны, это значит не то, чтобы какие-нибудь частные люди пользовались там свободой оказывать сопротивление своим собственным представителям, а то, что их представители имели свободу оказывать сопротивление другим народам. На башнях города Лука начертано в наши дни большими буквами слово «свобода», однако, никто не может отсюда заключать, что частный человек пользовался здесь большей свободой или иммунитетом от службы государству, чем в Константинополе. Свобода одинакова как в монархическом, так и в демократическом государстве».

Хотя первоначально «Левиафан» был задуман автором как апология монархии, события на родине незримо меняли его точку зрения. Начав за здравие, он кончил за упокой, и у монархистов были основания подозревать, что шедевр Гоббса — замаскированный подарок Кромвелю. Невозможно ни доказать, ни опровергнуть фактами эти подозрения, но несомненно, Кромвель немало извлёк для себя из этой книги. А, может быть, она даже укрепила его в намерении принять те решения и совершить те действия, которые впоследствии стали достоянием истории. Прежде всего Кромвель увидел в книге теоретическое обоснование своего права на власть. Ведь Томас Гоббс нигде не утверждал, что принципиально возможна только монархическая форма правления. Более того, обязанности граждан по отношению к власти, считает Томас Гоббс, действительны лишь до тех пор, пока она в состоянии защищать своих граждан. Нельзя обязать человека подчиняться свергнутому правительству, он должен подчиняться тому, которое в действительности управляет страной. Даже армия имеет право перейти на сторону новой власти, ибо «всякий человек обязан защищать на войне всеми силами лишь ту власть, от которой он сам получает защиту в мирное время».

Дальнейшие события показали, что Кромвель с успехом воспользовался и практическими советами Гоббса. «Когда афиняне изгоняли наиболее влиятельных граждан из государства, они никогда не спрашивали себя, какое преступление совершил изгоняемый, а лишь какую опасность он представляет для государства». Быть может, именно эта идея руководила Кромвелем, когда он отправлял в изгнание и в тюрьму полковника Гариссона, капитана Лильборна, парламентария Вэна — ближайших соратников, с которыми раньше делил он тяготы боевых походов и которые теперь, когда он возглавил государство, стали его врагами.

— Законность или противозаконность скопления народа зависит от повода к скоплению и от числа собравшихся. Делает собрание противозаконным такое число, которое наличные представители власти не способны укротить или передать в руки правосудия, — писал Томас Гоббс.

И Оливер Кромвель, зорко следивший за брожением в войске и в парламенте, всегда появлялся вовремя с вооружённым отрядом.

«Человек становится наиболее беспокойным именно тогда, когда ему лучше всего живётся, так как тогда он любит показывать свою мудрость и контролировать действия тех, которые управляют государством». К болезням общества «может быть прибавлена свобода высказываться против абсолютной власти, предоставленная людям, претендующим на политическую мудрость», которые «своими непрерывными нападками производят беспокойство в государстве». И через несколько лет Кромвель, не задумываясь, издал декрет, объявлявший государственным преступлением публичные нападки на власть протектора. И он не преминул воспользоваться этим декретом: его генерал-майоры, пренебрегая действующим правом, без указания причин сажали в тюрьмы и высылали из страны тех, кто показался им подозрительным.

Государственная деятельность Кромвеля прекрасно подтверждала теоретические выводы Гоббса. Лёгкое и мощное движение революционной власти поставило Англию в ряд сильнейших европейских держав и заставило другие нации ценить её дружбу и страшиться её вражды.

29 мая 1660 года, разглядывая через окно кареты толпы ликующих лондонцев, Карл II — сын казнённого короля, возведённый на трон интригами генерала Монка, иронически заметил: «Я сам виноват, что не вернулся раньше, так как каждый уверяет меня, что страстно ждал моего возвращения».

Новый король — беспутный легкомысленный весельчак, который, нуждаясь в деньгах, с лёгкостью готов был за кругленькую сумму отречься от престола и которого лишь редкая обходительность спасала от справедливого народного гнева, не был злопамятен. Его встреча с Гоббсом — яркое тому подтверждение. Однажды, проезжая по Стрэнду, он увидел на улице Гоббса. Тут же велел он остановить карету и сердечно приветствовал своего бывшего учителя, которого некогда отказался удостоить аудиенции. Монарх настолько был очарован его тонкой и остроумной беседой, что велел в любое время пропускать его в свои покои и даже назначил ему пенсию.

Благоволение монарха создало моду на Гоббса, в обществе появились даже молодые люди, именовавшие себя «гоббистами». Но эта мода, увы, продлилась недолго. В 1666 году в столице распространился слух, будто чума и великий лондонский пожар — божья кара за безверие и богохульство. Парламент срочно принял решение о борьбе с атеизмом и признал «Левиафан» вредной книгой, подлежащей запрету и уничтожению. Сначала Томас Гоббс, уверенный в благоволении короля, не принял этих событий всерьёз, но когда Карл потребовал от него не публиковать больше своих сочинений, он понял: у законного монарха Карла II власти меньше, чем у самозваного лорда-протектора Кромвеля!

Томас Гоббс ждал смерти и не боялся её. Однажды он предложил своим друзья придумать для него эпитафию. Больше всего ему понравилась такая надпись для его могильной плиты: «Вот поистине настоящий ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ»!

Герман Смирнов

Смешные истории из жизни и свежие анекдоты