В советской прессе первое сообщение о необыкновенной разрушительной силе атомной бомбы появилось в 'Правде'13 октября 1941 г. Публикуя репортаж об антифашистском митинге ученых, прошедшем накануне в Москве, газета привела удивившее читателей заявление академика Петра Леонидовича Капицы:
'... Одним из основных орудий войны являются взрывчатые вещества... Но последние годы открыли еще новые возможности - это использование внутриатомной энергии. Теоретические подсчеты показывают, что если современная мощная бомба может, например, уничтожить целый квартал, то атомная бомба, даже небольшого размера, если она осуществима, могла бы уничтожить крупный столичный город с несколькими миллионами населения'.
В 1941 г. среди физиков создание атомной бомбы уже не считалось утопией. Открытие спонтанной цепной реакции распада урана-235, сделанное в 1938 г. Отто Ганом в Германии и Фредериком Жолио-Кюри во Франции, было независимо от них осуществлено молодыми советскими физиками Георгием Флеровым в Ленинграде и Юлием Харитоном в Москве в 1939 г
Назначения на важные государственные или партийные посты всегда были монополией Сталина. Оформление их как решения Политбюро, ГКО или Президиума Верховного Совета СССР было лишь формальностью. Программа по атомной бомбе также требовала лидера. Сталин понимал, что это должен быть авторитетный и крупный ученый. До начала войны он один раз встречался с академиками Владимиром Вернадским и Абрамом Иоффе. Заочно, по переписке, он знал академиков Николая Семенова и Петра Капицу. Именно поэтому, очевидно, родилась легенда о том, что в октябре 1942 г. Сталин вызывал к себе на дачу в Кунцево этих четырех академиков для консультации по проблеме атомной бомбы. В действительности такой встречи не было. Консультации о возможном лидере проводились в аппарате Кафтанова и у Берии. Позиция НКВД в этом выборе была важна прежде всего потому, что выбранному 'лидеру' нужно было знакомиться в разведуправлении НКВД с большим количеством документов, многие из которых даже в НКВД никто не мог прочитать. Они состояли из формул, схем, расчетов и объяснений на английском языке. К этому времени в НКВД накопилось уже около двух тысяч страниц сугубо научных материалов.
Любой физик, которому доверили бы руководство проблемой, первые месяцы должен был бы работать в НКВД, а не в лаборатории. Ему прежде всего предстояло давать так называемую 'ориентировку' агентуре, то есть составлять списки конкретных вопросов для 'источников' в США и в Англии. Только поступление из СССР специфических вопросов, привязанных к уже полученным документам, могло показать Фуксу, Понтекорво и другим ученым, помогавшим СССР, что с их ранее отправленными материалами работают действительно специалисты.
Осенью 1942 г. в Москву для консультаций было вызвано несколько физиков. Им предлагали составлять записки о том, какие конкретные работы необходимы для возобновления исследований по атомному ядру и применению атомной энергии в военных целях. Проводилась, естественно, и проверка 'надежности' физиков, тем более что почти никто из них не был членом ВКП(б). Среди академиков наиболее подходящими по авторитету были Абрам Иоффе, Виталий Хлопин и Петр Капица, которые, как директора институтов, уже возглавляли коллективы ученых. Однако академики не были большими энтузиастами бомбы и мало подходили для тесной кооперации с НКВД. Из числа более молодых физиков-атомщиков в Москву осенью вызывались Георгий Николаевич Флеров, Игорь Васильевич Курчатов, Исаак Константинович Кикоин, Абрам Исаакович Алиханов и Юлий Борисович Харитон. Наиболее ярким физиком в этой группе был Алиханов. Хотя и моложе Курчатова, он уже был избран членом-корреспондентом АН СССР. Он раньше других был избран действительным членом академии, став в 1943 г. самым молодым академиком.
11 февраля 1943 г. Сталин подписал, наконец, решение ГКО о программе работ для создания атомной бомбы. Общее руководство проблемой было возложено на заместителя председателя ГКО В.М. Молотова. Ему теперь предстояло дать рекомендации и о выборе научного руководителя. Сам Молотов в записи от 9 июля 1971 г. так вспоминает о своем решении:
'У нас по этой теме работы велись с 1943 года, мне было поручено за них отвечать, найти такого человека, который бы мог осуществить создание атомной бомбы. Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал Капицу к себе, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы, и атомная бомба - оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе - он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорили, он произвел на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него еще много неясностей. Тогда я решил ему дать материалы нашей разведки - разведчики сделали очень важное дело. Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами'.
Молотов вспоминает, что он представлял Курчатова Сталину. Встреча Курчатова и Сталина в 1943 г. не подтверждается, однако, никакими другими свидетельствами. Экспертное заключение Курчатова по тем документам разведки, которые он читал в Кремле в кабинете Молотова, датировано 7 марта 1943 г. Это был подробный анализ. Курчатов начал с заявления о том, что полученные разведкой материалы 'имеют громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки'. В заключение он написал, что '...вся совокупность сведений материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, не знакомые с ходом работ по этой проблеме за границей'.
Через три дня, 10 марта 1943 г., Сталин подписал решение ГКО СССР о назначении Игоря Курчатова на вновь созданный пост научного руководителя работ по использованию атомной энергии в СССР.
ГКО и Сталин наделили Курчатова чрезвычайными полномочиями по мобилизации необходимых для решения проблемы человеческих и материальных ресурсов. В течение всего марта 1943 г. Курчатов изучал в НКВД многочисленные документы разведки. В кабинете Молотова в начале марта Курчатов знакомился в основном с материалами, полученными из Англии. Теперь ему дали документы, полученные из США. Они содержали колоссальный объем данных. Курчатову нужно было дать заключение на 237 научных работ, связанных в основном с конструкцией уран-графитовего котла (реактора) и возможности использования не только урана, но и плутония для получения атомной бомбы. На этот раз Курчатов не просто давал экспертный анализ, но уже как утвержденный руководитель проблемы составлял подробный список тех сведений, 'которые было бы желательно получить из-за границы', и просил в связи с этим '... дать указания Разведывательным Органам'.
12 апреля 1943 г. решением Академии наук СССР Курчатов был назначен директором вновь созданного секретного научного института атомной энергии, которому для конспирации было дано условное название Лаборатория № 2. Номер два не был произвольным, так как вскоре для разработки теоретических проблем атомной физики была создана секретная Лаборатория № 3. Очевидно, было решено, что 'объект № 1' по этой проблеме расположен в Кремле или на Лубянке.
Число исследований было столь велико и спектр их столь широк, что Курчатов, даже если бы он и был супергением, не был в состоянии давать по ним экспертную оценку и осуществлять руководство по их реализации. Несмотря на сопротивление Берии, не желавшего расширения круга 'посвященных' в секреты разведки, Курчатов добился того, чтобы с документами НКВД ознакомились ведущие ученые, возглавившие разные отделы в Лаборатории № 2. С апреля 1943 г. доступ к материалам разведки получили академики Иоффе, Алиханов и Кикоин.
Хотя разведка продолжала снабжать физиков большим объемом информации, показывающим приближение США к обладанию реальной атомной бомбой, в СССР прогресс в этом направлении был скромным. Причина была простой - в стране не было урана. Для самого маленького уранового котла нужны были десятки тонн чистого урана, а в распоряжении Лаборатории № 2 имелись лишь несколько килограммов этого металла. Урановая руда нигде на территории СССР не добывалась. Геологическая разведка урана уже развертывалась, но быстрых решений не могло быть.
В Европе, как было известно, уран для немецкого проекта добывался в Болгарии, Чехословакии и в Восточной Германии. Болгарские рудники были взяты под контроль в начале 1945 г. почти сразу после освобождения Болгарии. Но болгарская урановая руда была бедной, и обогатительных комбинатов здесь не было. Урановые рудники в западной части Чехословакии и в Саксонии были разрушены американской авиацией до прихода сюда советской армии. Оставалась Германия. С помощью расспросов группе ученых-атомщиков, знающих немецкий язык, Кикоину и Харитону удалось все же найти склад уранового сырья, оксида урана, в немецком городке. Там оказалось почти 100 т оксида урана. Еще 12 т урана были найдены в другом городке.
В июле началось переоборудование завода 'Электросталь' в Ногинске Московской области в урановый завод. В конце 1945 г. здесь уже началась переработка оксида урана в чистый металлический уран. Первые партии литого металлического урана стали поступать в курчатовскую лабораторию в январе 1946 г. и шли на сборку уран-графитового экспериментального реактора.
Завод 'Электросталь' сразу превратили в 'зону', обнесенную двумя рядами колючей проволоки. Один из немецких специалистов в своих воспоминаниях, опубликованных в Германии в 1988 г., объясняет без всякого удивления, что колючая проволока была нужна... 'чтобы строительные рабочие, занимавшиеся переоборудованием завода, не могли покидать его территорию... Эту работу выполняли в основном заключенные, преимущественно советские солдаты, вернувшиеся из немецкого плена. По возвращении на родину их встречали не цветами и танцами. Вместо этого они получили несколько лет заключения за то, что проявили трусость на поле боя'.
'Электросталь' превратился в один из первых 'островов' атомного Гулага. В НКВД он стал известен под кодом 'Строительство 713'. Число заключенных в этом лагере росло пропорционально росту производства урана. К 1950 г., когда производство чистого урана достигло 1 т. в день, количество заключенных, обслуживавших завод, достигло 10 тыс. человек
Реактор начал работу в середине 1948 г. В него заложили весь накопленный в СССР уран, включая ранее забракованные дефектные блоки с примесями. Это приводило в последующем к 'вздутию' некоторых блоков, авариям и остановкам реактора. При проведении ремонта было много случаев переоблучения персонала. Весь 1948 г. Курчатов, Ванников и Завенягин находились на уральском 'объекте'. Несколько раз приезжал сюда и Берия. Радиохимический завод 'Маяк' начинал выделение плутония из 'выгоревших' урановых блоков, не дожидаясь полного распада короткоживущих продуктов деления урана. Это приводило к переоблучению радиохимиков. По недавнему свидетельству профессора Ангелины Гуськовой, которая молодым врачом работала в 1947-1953 гг. на уральском объекте, в лаборатории по выделению плутония '...работали в основном молодые девушки. Это была группа особого риска, и среди этих людей зарегистрировано 120 случаев лучевой болезни, которую называли 'пневмосклероз плутониевый''.
Радиоактивные отходы плутониевого комбината 'Маяк' сливали в то время в небольшую речку Теча, протекавшую через промышленную зону. Это привело к сильному загрязнению реки на десятки километров вниз по течению за пределами 'объекта' и к большому числу радиационных заболеваний среди местного крестьянского населения.
Десять килограммов плутония - количество, заложенное в американскую бомбу, - были накоплены в СССР в июне 1949 г. По расчетам физиков, можно было бы провести взрыв и с меньшим весом столь дорогого металла. Но приказ 'сверху' требовал делать 'копию', экспериментировать никто не хотел.
29 августа 1949 года в 7 часов утра под Семипалатинском прогремел взрыв первой советской атомной бомбы. Сначала, разогнав предрассветные сумерки, вспыхнуло яркое зарево и появился красный полукруг, очень похожий на восходящее солнце. И вдруг над землей загорелось огненное светило. После того как зарево погасло, а облако растворилось в дымке, до командного пункта докатился раскатистый грохот, а затем началась атомная буря. Наверху бушевал ураган, все тряслось и дрожало, а присутствующие на КП, затаив дыхание, продолжали наблюдать за грибовидным облаком, поднимающемся в месте взрыва. Вот его вершина уже скрылась за облаками, а оно продолжало расти, вызывая ужас и восторг одновременно:
Физики, создатели бомбы, с облегчением вздохнули. Свои обязательства они выполнили.
После успешного проведения испытаний атомной бомбы встал вопрос, как определить долю участия каждого в работе над 'Урановым проектом' для последующего награждения. Эта проблема с легкостью была решена в кабинете Берии.
Об этом рассказывал сам Курчатов: 'По прибытии в Москву я несколько дней ходил озадаченный. На очередной встрече с Берией в его ведомстве он спросил: почему я хмурюсь, когда все сделано? Когда я рассказал, Берия на секунду задумался и вытащил из своего хранилища какое-то номерное дело, в котором оказались списки всех участвующих в оружейном проекте - по всем ведомствам. Против каждой фамилии была проставлена мера наказания, от расстрела до нескольких лет лагерей. При этом мера ответственности была уготована каждому в строгом соответствии со степенью важности выполняемых работ.
- Вот так, - смеясь, сказал Берия, - по этим спискам мы никого не пропустим и одновременно легко и оперативно определим меру вознаграждения каждому'.
Так и было сделано.
Научные достижения Курчатова отмечены многими правительственными наградами (трижды Герой социалистического труда, Ленинская премия, Государственная премия). В 1959 он был награжден Золотой медалью Ф.Жолио-Кюри. Президиумом АН СССР учреждена золотая медаль и премия им. Курчатова. Курчатовием назван 104-й элемент периодической системы Менделеева.
Умер Курчатов в Москве 7 февраля 1960.
|
|