Лев фараона

Но сегодня я слаб, мой отряд рассеян. Три недели мы шли на запад. Вода в бурдюках протухла. Просо, сыр и пиво превратились в зловонную вонючую массу. Нубийцы преследовали нас по пятам, их стрелы свистели над нашими головами, но мои люди погибали не от них. Они погибали от плохой еды и воды. Я каждый день терял воинов, мы бросали их в этих проклятых песках, мы даже не могли похоронить их, как этого требуют Боги. Но мы дошли до крепости Уи, где Нил грозно шумит, тараня каменистые пороги.

Перед крепостью я построил своих людей клином, мы шли в атаку, ощетинившись копьями, мы засыпали валы стрелами, мы снесли их жалкие ворота тараном, который три недели тащили на себе через пески и ворвались в цитадель, но враг бежал при первом натиске. Крепость никто не защищал, мы атаковали пустоту. В крепости не было ни еды, ни воды. Там не было ничего, только песок, а по ночам звёздное небо и рёв леопардов. Эти кошки будто сошли с ума при нашем появлении.

Два дня мои воины бродили под глинобитными стенами и в их глазах застыло отчаяние. Зачем Царь послал нас сюда?

А потом мы начали умирать. Нас убивали гнилая вода и солнце, то солнце, которому поклонялся Царь. Когда умер старый Наарам, ходивший в походы ещё с моим отцом, я понял – надо бросать крепость.

Два десятка измождённых людей вышли за стены. На наших плечах, сожжённых солнцем, висели бурдюки с протухшей водой, колчаны со стрелами, луки, щиты и хоопеши, всё остальное мы бросили.

Возвращение к Великой реке было ужасным. Каждый день мы теряли людей. Воины падали и не было сил им помочь. Мы ползли по пескам в надежде, что где-то есть оазис, где можно запастись водой. Оазисы встречались на нашем пути, но мы никогда не могли взять воды столько, сколько нужно, мы просто не могли её унести. На седьмой день похода умер Тудхалия, последний из моих ветеранов. Он сел на песок, отбросил в сторону тростниковый щит, и засмеявшись, сказал:

- Господин, я был удачливым воином, но умираю довольно нелепо. По-моему нас просто принесли в жертву неведомому божеству.

Он припал запёкшимися губами к моей руке, когда же я попытался вырвать руку, я понял, что он мёртв.

Когда мы вышли к оазису Кефи, нас осталось шесть человек. Мы кинулись к озерку, в которое втекал родник, мы хватали губами влажный песок, мы были готовы его есть. Увидев маленькую серую рыбку, плавающую в воде, мы смеялись и плакали, как дети, мы были убеждены, что уже спаслись.

А ночью пришли большие кошки. Большинство моих воинов были ливийцами. Ливийцы боятся огня, им кажется, что огонь враждебен человеку. Они считают, что огнём можно пользоваться, обогреваться, но держаться от него надо подальше. У них есть какое-то предубеждение против ночных костров. И в эту ночь, наевшись вяленой козлятины, мои воины расползлись по ближайшим холмам. Всю ночь мелькали кошачьи тени в свете костра, и к утру нас осталось только двое – я и мой сын Лабарна. Кровавые пятна на песке свидетельствовали - мои люди были сожраны леопардами. Впрочем, может быть, кто-нибудь из них просто сбежал. Но я не завидую судьбе беглецов, в выжженной солнцем пустыне. Удивительно, но меня это не ужаснуло, я почувствовал нечто близкое к облегчению. Отряд погиб и теперь я могу с чистой совестью умереть. Однако наш поход к великой воде продолжался…

На третий день после той зловещей ночи у меня начались видения. Я видел свой белый дом, во дворе, которого растут две пальмы, посаженные ещё родителями, видел кровавый хаананский поход, в который ходил с отцом. Видел своего первого убитого льва, принятого мною на копьё в пустыне, когда мне было четырнадцать лет. Иногда мне казалось, что я охочусь на уток в камышовых зарослях у реки. Мне явственно слышался шорох челна, раздвигающего тростниковые заросли, я чувствовал упругость весла преодолевающего сопротивление воды. Вода! Она мерещилась мне постоянно, то в виде родника, журчащего по камням, то в виде многоводной реки, или даже в виде глиняного кувшина, покрытого мелкими холодными каплями. Но все эти видения объединяло одно – воду не надо было беречь. Её можно было пить, проливая на грудь, ею можно было мыться, в ней даже можно было плавать, а недопитую чашу можно было пренебрежительно выплеснуть на землю.

- Вставай отец, они идут! – этот крик Лабарны вывел меня из забытья.

Все эти дни, каждое утро, сын возвращал меня к жизни. Во время пробуждения я видел его серые грустные глаза и чувствовал, как влажная, сочащаяся водой тряпка ложится мне на лоб. Но в этот раз в его восклицании были настоящие тревога и ожесточение. Я привстал, сбрасывая с себя последние остатки мутного сна. И сразу увидел их. Четыре воина нубийца в чёрных накидках, горбатившихся от дротиков, пытались перерезать нам путь.

- Подрань хотя бы двоих, остальных в ручную дорежем, - прошептал свистящим шёпотом мне на ухо Лабарна.

Он сильным, расчётливым движением воткнул передо мною в песок тростниковый щит и подвинул ко мне лук и колчан со стрелами.

Они начали стрелять первыми. Две стрелы со свистом пролетели над моей головой. Стреляли они плохо. Кочевники вообще плохо пользуются луком. Я взял первые две стрелы, их обсидиановые наконечники отливали на солнце кроваво-фиолетовым светом. Я показал им, как стреляют хетти – по каждой цели я выпустил по две стрелы. Три противника – шесть выстрелов и три корчащихся тела.

Скинув сандалии, я почувствовал, как горячий песок сочится между пальцами ног. Лабарна пригнувшись, бежал к бархану, на котором в предсмертных судорогах бился нубиец в чёрной накидке. Я попытался остановить сына, но вдруг почувствовал странное безразличие. Пусть будет, что будет. Я увидел, как блеснул хоопеш, первый, второй раз… Протяжный крик, в котором слилась животная боль и отчаяние, разнёсся над песками. В этот момент я увидел четвёртого нубийца, который бежал ко мне, прикрывшись щитом, выставив перед собой копьё. Я не ощутил ни страха, ни возбуждения, которые всегда чувствовал в бою. Судя по всему, жажда и усталость затмили мой разум и притупили чувства. Я спокойно вырвал из песка щит и, держа его двумя руками, принял на него удар кочевника. Копьё пробило плетёный тростник, и бронзовый листообразный клинок застрял в щите, замаячив перед моими глазами. Коротким рывком, выкручивая щит, я повалил врага на песок, одновременно вытаскивая из-за пояса кинжал. Я воткнул клинок в его левый бок и ожесточённо рванул вверх, к горлу. Хеттская сталь, которой не знают египтяне, с хрустом крушила рёбра, кровь залила мою правую руку до плеча. Негр с воем вцепился зубами в мою левую руку. Вырвав кинжал, я ещё несколько раз ударил противника, его внутренности буквально взлетели мне в лицо. Я продолжал кромсать тело отцовским клинком, не от жестокости, а для того чтобы прервать его крик, терзающий мой слух.

Я не знаю, сколько пробыл в забытье, но очнулся от скрежещущего звука. Солнце садилось за горизонт, горел маленький костерок, в котором догорали наши щиты и возле которого валялись два нубийских козьих бурдюка с водой. Лабарна сидя у огня спокойными, размеренными движениями двигал клинком моего кинжала по голышу, зажатому в левой руке. Мокрая тряпка прикрывала его голову. Длинный четырёхгранный дедовский клинок, с рукояткой, обмотанной кожаным ремнём, был воткнут в песок рядом с костром. Увидев, что я очнулся, сын поспешил ко мне, и вода потекла по моим губам. Вонючая, пропахшая козьим мехом, но всё-таки вода. А вот съесть кусок вяленого мяса, подогретого на костре я не смог, почувствовав, что меня вырвет…

- Мать сейчас, наверное, курочек жарит, - странно не к месту сказал Лабарна, - А Урх с реки вернулся, утят по двору гоняет, дурачок. Знаешь, отец, а мы, похоже, дошли. Меня только что комар укусил. Вода, где-то рядом.

На следующий день мы вышли к тропе растоптанной буйволами. Мы шли к реке, наши ноги скользили по влажной глине, мы пили воду из бычьих следов, мы - два человека, обманувшие смерть, пятнадцатилетний юноша и старик. И, наконец, мы увидели Великую реку. Она возникла перед нами абсолютно неожиданно – мутный поток за чахлыми пальмами. Мы сидели по шею в воде, глотая вожделенную влагу, которая нежно ласкала наши покрытые волдырями солнечных ожогов тела, а на другой стороне реки шла обычная повседневная жизнь. Слышался смех детей, людской говор, мычание скотины. Порывы горячего ветра иногда взметали пыль над селением и его белыми стенами, но здесь этот ветер, несущий смерть путнику в пустыне, казался совсем не страшным, ручным забавным зверем. Странное чувство овладело нами, казалось, что вся эта жизнь не имеет к нам никакого отношения.

И мы увидели её. Ещё не женщина, но уже и не девочка, абсолютно голая она шла по осклизлым, поросшим мхом ступенькам примитивной, деревенской пристани. Худенькая, совсем не красивая с белой лилией, заложенной за правое ухо, она чуть брезгливо, ставя узкие нежные ступни ног на подгнившие брёвна, спускалась к воде.

- Девчонка, дура, здесь умирает Страж Средних ворот, Хозяин колесниц фараона! Лодку, быстро лодку! Если вы не поможете нам, вашу деревню сожгут, я лично перережу горло каждому из вас! – Лабарна хлестал древком моего лука по воде, и грязная глинистая пена вскипала вокруг его торса. Это было нелепо. Нелеп был его крик и эта агрессивность, обращённая к обычным крестьянам.

Девчушка заметила нас, в её глазах сперва мелькнула заинтересованность, далее встревоженность, а потом, обернувшись, она побежала вверх по настилу, махая руками и что-то крича. Через несколько минут я увидел чёлн с двумя гребцами, направляющейся к нам.

- Выпей, господин, – шершавое горлышко глиняного кувшина ткнулось в мои зубы. Это было простое крестьянское пиво, изготовленное без финикового сока и плохо отфильтрованное. Но, глотая этот напиток бедняков, сплевывая шелуху ячменных зёрен, чувствуя, как он наполняет мой желудок, я понял, что буду жить.

* * *

Очнулся я от тихого плеска воды под вёслами. Чёлн двигался вверх по течению. В красном свете заходящего солнца, которому поклонялся мой Царь, и которое убило моих воинов, я увидел две обнажённые фигуры. Лабарна и девчонка с лилиями в волосах, сидели, обнявшись на носу челна, и о чём-то шептались, пугливо оглядываясь в мою сторону. Два клинка, один старый, дедовский, четырёхгранный покрытый ржавчиной, но всё равно страшный, с рукояткой обмотанной ремнём из крокодиловой кожи и второй обоюдоострый, с ручкой украшенной бронзовыми накладками, воткнутые в лодочный настил, отделяли меня от сына и девушки. И только в этот момент я понял, что возвращаюсь домой.

Я лев фараона. Я убиваю людей и зверей…

Виталий Смирнов

Смешные истории из жизни и свежие анекдоты