29 июля 1817 года в Феодосии появился на свет армянский мальчик Ованес Айвазян, которому суждено было стать самым выдающимся, всемирно известным художником-маринистом, баталистом, коллекционером, меценатом — Иваном Айвазовским. За свою жизнь он написал более 6 тысяч полотен, интерес к которым не утихает и в настоящее время. Цена на них рассчитывается особым образом — как на отрезы ткани, по длинному краю. Стоимость одного сантиметра Айвазовского год от года колеблется между 2 и 7 тысячами долларов. А ведь среди 6 тысяч его полотен есть и весьма габаритные!
Ованес (Иван) родился в начале 19 века и стал третьим ребенком в семье разорившегося армянского купца. Предки Айвазовского были из галицийских армян. После переселения в Крым отец будущего художника Константин Айвазян начал писать свою фамилию на польский манер — «Гайвазовский». С самого детства Иван проявлял художественные способности. После окончания симферопольской гимназии талантливый юноша был принят в Императорскую Академию художеств Санкт-Петербурга. Сам президент академии Оленин ласково глядел в глаза и приглашал запросто бывать у него в доме.
Однажды Гайвазовский шел, задумавшись, из академии и не заметил несущуюся вскачь упряжку. Из-под колес выскочить успел, но все же потерял равновесие и упал. «Мон дье!» — воскликнула дама, выпорхнув из экипажа. И затараторила по-французски: «Он убит? Жив? Какой молоденький! Скорее дайте воды! Несите же его в мою карету!» Ее лица под белой вуалью он толком не разглядел. Но терпкие духи, грациозность, изящество наряда — этого было достаточно пылкому юноше. Пока ехали к его дому, Гайвазовский, путаясь во французских словах, восторженно бормотал: «О, не беспокойтесь! Минуты вашего драгоценного внимания хватило бы, чтобы возместить и куда большие несчастья!» На прощание дама узнала, как зовут жертву кучерской неосторожности, сама же так и не назвалась.
Ваня сидел дома и грезил о дивной незнакомке, когда к нему ввалились друзья с рассказом о своей неудаче у театральных касс: хотели раздобыть билеты на «Сильфиду» с божественной Мари Тальони, гастролировавшей в Петербурге, да куда там! У касс — давка, князья и те не могут добыть место! И тут на пороге Ваниной комнаты появился посыльный с письмом. Гайвазовский вскрыл надушенный голубой конверт, оттуда выпали какие-то билеты… Оказалось — на Тальони, да не на галерку, а в четвертый ряд партера.
После концерта Гайвазовский узнал в Мари Тальони свою незнакомку, она же подарила ему букет цветов. Она навсегда завладела его думами и уехала, а Иван последовал за возлюбленной в Венецию.
Балерины в городе не было. Покрутившись на гондоле вокруг палаццо с темными окнами, Иван решил ждать, употребив время с наибольшей пользой. Прежде всего отправился в армянский монастырь Святого Лазаря, где много лет жил его родной брат Гарик (подобно Ивану, он рано проявил способности, был замечен купцом-меценатом, получил роскошное образование и в итоге сделался богословом). Всю ночь братья проговорили. Гавриил рассказал, что раскопал фамильные корни. Их настоящая фамилия была Айвазян, а Гайвазовскими предки стали, бежав в Польшу от турок. Но именоваться Айвазяном Иван не захотел. Куда лучше звучало «Айвазовский»... С тех пор он стал подписываться именно так.
В ожидании приезда Тальони Иван рисовал Венецию. Его картины имели оглушительный, небывалый успех! Однажды Айвазовскому рассказали, что пару его картин купила сама Тальони. Для него это прежде всего означало, что она вернулась в Италию.
Мари и Иван встретились. Молодой художник признался в любви в балерине, но она решительно ему отказала. «Вам двадцать пять, мне — тридцать восемь, я знаю жизнь много лучше вас. И я уже была замужем. Сначала графу льстил мой успех, потом стала раздражать моя погруженность в искусство. Наши ссоры стали мучительны, и я выбрала искусство. Вот этот башмачок растоптал мою любовь! Возьмите его на память обо мне и возвращайтесь в Россию. Там ваша жизнь, а свою женщину вы еще встретите».
Айвазовский предпочел гувернантку
Как ни убит был Айвазовский отказом, как ни страдал, ни плакал над подаренной Тальони розовой балетной туфелькой, прошло совсем немного времени, и он признал, что великая балерина была права. Его жизнь — в России. Вернувшись туда, Иван обнаружил, что мода на него возросла многократно. Он настолько вошел в моду, что самые высокородные семьи были готовы отдать за Айвазовского дочерей, невзирая на его низкое происхождение. Однажды Ивана Константиновича зазвали на вечер в дом, где были две девицы на выданье. Пришел и давний приятель художника — Глинка. Однажды Айвазовский при нем сыграл на скрипке, поставленной на колено, что-то из своего феодосийского детства, и композитор использовал эти «дикие напевы» в опере «Руслан и Людмила». С тех пор к Айвазовскому Глинка испытывал нежнейшую привязанность. И не отказался сыграть для него на том вечере. Послушать великого композитора привели даже младших детей в сопровождении гувернантки. Ни глухое темное платье, ни строгая простая прическа не могли скрыть ее утонченной красоты. Музыку Глинки девушка слушала жадно, словно вбирая в душу.
Наутро Айвазовский снова явился в тот дом, наделав переполоху барышням. Удалось выяснить, что прекрасную гувернантку зовут Юлия Гревс, она дочь осевшего в Петербурге англичанина-врача. Чтобы встретиться с ней, Иван Константинович предложил девицам и их младшим сестрам уроки живописи. Как и предполагалось, дети явились на урок с Юлией Яковлевной. Так начались их ежедневные встречи, когда Айвазовский и слова не смел сказать возлюбленной. Но однажды он решился и незаметно вложил в руку гувернантке письмо с признанием. Вспыхнув, та вышла из комнаты, а когда вернулась, произнесла, прямо глядя ему в глаза: «Я согласна».
Известие о том, что Айвазовский предпочел гувернантку самым именитым светским невестам, вызвало в Петербурге сенсацию! Впрочем, едва обвенчавшись, молодые уехали в Феодосию. Там им закатили такой свадебный пир, каких отродясь не видывали на севере: дорогу устилали ковры из живых цветов, джигиты состязались в скачках, перед балконом на ярком ковре музыканты сменяли танцоров. Но вдруг музыку заглушили изумленные крики: в феодосийскую бухту вошла эскадра из Севастополя, шесть кораблей встали на рейд и зажгли иллюминацию. Присутствовал среди гостей и постаревший, но все еще бодрый Александр Иванович Казначеев. Айвазовский воскликнул: «Столь много радости в день празднования свадьбы предвещает нам долгую счастливую жизнь!»
Первая размолвка случилась между супругами в 1853 году в Харькове, куда семья эвакуировалась после высадки турок в Крыму. Айвазовский рвался в осажденный Севастополь: «Поймите, Юлия, как же я могу оставаться здесь, когда числюсь живописцем Главного морского штаба!» «Вот и следуйте примеру штабистов, сидите в тылу», — возражала жена. Он все-таки поехал. Расположился с мольбертом на Малаховом кургане, наблюдал за тем, как солдатики укрепляют оборонительную линию. Айвазовский хотел остаться здесь до конца, но, когда через два дня бомбардировка усилилась, адмирал Корнилов лично распорядился выслать живописца из города, не слушая никаких возражений. Так что свои картины, посвященные той войне, Айвазовский писал много позже и больше по чужим рассказам.
Со временем жене сделалось скучно с Айвазовским. Юлия просилась то в Петербург, то за границу. Теперь, обретя статус жены знаменитого художника, ей хотелось блистать, а не пропадать в феодосийской глуши. Но Айвазовский наотрез отказывался перебраться в столицу. После семейных сцен он доставал из особой шкатулки башмачок Тальони и горько усмехался, размышляя о том, сколько жертв требует искусство даже от самого удачливого художника! На двенадцатом году брака Юлия Яковлевна с детьми поехала в Одессу, да так оттуда и не вернулась. Во второй раз художник женился лишь через двадцать два года. Ему было уже шестьдесят пять.
Он ехал в экипаже по набережной и встретил похоронную процессию. Обнажив голову, Иван Константинович вышел и узнал, что хоронят купца Саркизова. Решил обратиться к вдове со словами утешения и остолбенел: казалось, перед ним — сама скорбящая Мадонна! Эта юная женщина была поразительно красива. Через несколько месяцев Иван Константинович снова встретил ее: Анна Саркизова стояла на пустынном пляже и глядела на море. Не раздумывая, Айвазовский предложил ей стать его женой. Как она могла не согласиться?
Каждое утро, все восемнадцать лет, отпущенных им судьбой, Айвазовский вспыхивал радостью, здороваясь со своей ослепительно прекрасной женой. «Моя душа должна постоянно вбирать красоту, чтобы потом воспроизводить ее на картинах, — говорил художник. — Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир, имеющий почти колдовскую власть. И когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая...»
И все же он иной раз вынимал из шкатулки розовую туфельку и грустил о женщине, которая когда-то давно отвергла его. Ах, если б знать, что она хоть час, хоть минуту любила его! Это озарило бы прошлое высоким смыслом, сделало бы печаль светлой. В такие моменты Айвазовского не радовали ни молодая верная жена, ни богатство, ни уважение и почет, которыми на старости лет окружили его земляки.
В родном городе Айвазовского почти боготворили. Ведь Иван Константинович активно помогал развитию родного города – Феодосии. Построил там музей древности, основал картинную галерею, способствовал прокладке железнодорожного пути в Джанкой.
Конец розовой туфельки
До последнего дня Айвозовский сохранил не только непритупленную зоркость глаза, но и глубокую веру в свое искусство. Он прошел свой путь без малейших колебаний и сомнений, сохранив до глубокой старости ясность чувств и мышления.
Утром 19 апреля (2 мая) 1900 года художник привычно устроился за мольбертом в своей феодосийской мастерской. На подрамнике небольшого размера был натянут чистый холст. Айвазовский решил осуществить свое давнее желание — еще раз показать один из эпизодов освободительной борьбы греческих повстанцев с турками. В течение дня художник почти закончил работу.
Глубокой ночью, во время сна, внезапная смерть оборвала жизнь Айвазовского. Незаконченная картина «Взрыв корабля» так и осталась на мольберте в мастерской художника, дом которого в Феодосии превращен в музей.
В день смерти великого художника Феодосия оделась в траур. В школах прекратились занятия, закрылись магазины, умолк базар. Сотни людей плакали навзрыд. Среди шедших за гробом был и высокий старик в потертом сюртуке. «Да, некому теперь носить посылку от князя Трубецкого! — сетовал он. А любопытствующим охотно пояснял: — Итальянка Мария Тальони, выдавшая дочь за князя, умирая, завещала каждый год на Вербное воскресенье посылать Ивану Константиновичу ландыши. А ежели тот поинтересуется, от кого, сказать, что от женщины, которая в этот день много лет назад его отвергла, хотя за всю свою жизнь любила лишь его одного. Шестнадцать корзин отнес я Ивану Константиновичу, а он так ни разу ни о чем и не спросил. Может, сам знал, к чему эти ландыши?»
Розовую туфельку вдова художника, разбирая его вещи, вскоре сожгла в печке…
|
|
Читайте ещё на нашем сайте - Личная жизнь Полины Кутеповой