Голодные овчарки лают так, что ежится весь барак. 5 утра. 'Подъем!' - орут 'суки' из самоохраны. Сползаю с 'вагонки' и сую ноги в сапоги. Опять мороз под 40. Кирза сапог скрипит и устало вздыхает. После завтрака мы такие же голодные, как и до него. Собаки конвоя тоже недоедают, как и наша охрана. Люди и звери злобно смотрят нам в глаза, и, если 'комсорги' спустят собак с поводка, псы не задумываясь схавают любого 'ЗэКа'.
За вахтой нас ждут машины и конвой. Холодно. ВОХРа лютует. Конвою хочется скорее рассовать нас по спецмашинам, и укрыться где-нибудь. Где если не тепло, то хотя бы безветрено. Нас везут в каменный ад уральской каменоломни. По дороге елки согнулись под тяжестью снега, как зеки на лесоповале под стволами вековых сосен. Спецмашина тащит нас по горной уральской дороге. Ее мотор жалобно ноет свою мелодию, похожую на блатную гундосую песню малолетки.
Подыхать с холоду 'начальники' не хотят. И потому разрешают перед началом работ набрать дров и запалить два огромных костра. Один - для обогрева конвоя, другой - для урок нашего 'штрафняка'. В карьере из-под снега можно добыть только сырые бревна. И потому, чтобы не замерзнуть на камнях, мы прятали за пазухой дрова и везли их с собой на работу. А теперь достаем наше богатство. Конвой смотрит на это сквозь пальцы. 'Комсорги' тоже хотят греться.
Едва оттаяв на дне каменного мешка, тащимся на свои участки. Мне 26 лет. И я знаю, что этот карьер - моя могила. И хотя молодым умирать не хочется, я устал, и мне все равно. На вышке - мой 'комсорг' из недавнего пополнения. Чуть моложе меня. Конвоиру так же тоскливо. Вижу, как он зачем-то убрал штык с карабина. Потом неуклюже приставил ствол к своей челюсти и, покарячившись, дотянулся до спускового крючка.
'Опять сегодня нормы не одюжим', - устало подумал я. К самоубийце на вышку с той стороны колючей проволоки уже бежал командир наряда. Работы приостановили, урки вновь сгрудились у костров. Меня, как свидетеля, посадили в спецмашину, а затем здесь же, рядом с конвоиром, положили у самого борта завернутый окоченевший труп. И мы поехали в лагерь на допрос.
Когда после обеда меня привели к начальнику лагеря, он держал перед собой желтые листки моего дела.
- Так. 'Георгий Петрович Афанасьев', - читал он вслух. - 'Родился в Казани, русский. Первый срок - в сорок седьмом году: шесть месяцев исправработ в детской колонии в Раифе. За опоздание на работу на 20 минут'. Так, не то. 'Пойман с десятью пучками лука... Пять лет Сахалина'. Так, по полгода за каждый пучок... Что, Афанасьев, жрать любишь? - не отрываясь от дела, задумчиво произнес начальник. - Нет, не то.
Я молчал.
- Так, - продолжал начальник читать в слух мое дело. - 'Служил в Советской Армии'. Ишь ты! Партия тебе доверила оружие! С такой-то анкеткой: 'Был отправлен в Армению, где поссорился с командиром, избил его и удрал в Сталинград. Получил восемь лет за износ обмундирования, драку и дезертирство'. 'Сбежал с УралЛАГа в Казань:' Получил еще восемь лет и вернулся к нам, родимый. Да у тебя не биография, а география ГУЛАГа!
Так. Вот! 'Получил специальность бетонщика'. Хочешь погреться? Поедешь в десятый ОЛП (отдельный лагерный пункт - В.К.) бетонщиком. Досрочно, со штрафняка. Характеристику напишу. Все чин-чинарем. Только сегодняшнего самострела ты не видел. Его не было. Понял?
Я не поверил своему счастью. Сам сатана отправлял меня из ада на курорт.
Комментарий журналиста
Ранней весной 1993 года случай свел меня в редакции казанской газеты с закоренелым зеком. Который знал, что умирает. Ему было одиноко и страшно от этого одиночества. Не нашелся еще тот писатель, который смог бы выдумать столь изощренный сюжет из жизни рецидивиста, который поведал отставной урка. Причем с библейским финалом, когда все то зло, что было сотворено человеком за всю жизнь, бумерангом вернулось к смертному одру неисправимого грешника. Тело его еще агонизирует на этом свете, а душа уже мается в аду запоздалых раскаяний.
История бывшего зека Георгия Петровича Афанасьева потрясла меня трижды. Последний раз тем, что у него прогрессировала лучевая болезнь, он чувствовал это и, не выдерживая ожидания смерти, он в полуистерике заявил, что сам ускорит свою смерть, отказываясь принимать пищу. Он мучился в полном одиночестве и воспоминаниях о никчемной жизни. И перед смертью прибежал в газету излить душу.
В итоге из 63 лет жизни, на тот момент, когда мы познакомились, 32 года составлял его тюремный 'стаж'. Впрочем, этот классический пример формирования государством своей тени - кадров профессиональных воров - не стоил бы столь пристального внимания, если бы не один факт, еще раз потрясший меня до основания. Афанасьев был свидетелем аварии на подземном заводе ядерного оружия в Челябинске-40, которая, как говорят, была равна двадцати Чернобылям.
Сегодня есть повод вернуться к той давней истории. Во-первых, потому что в конце 2000 года вышла книга '100 великих катастроф'. (Авторы-составители: Н.А.Ионина, М.Н.Кубеев - М.: Вече, 2000). В ней приведены новые факты уральской трагедии. Их можно сопоставить со словами очевидца. Во-вторых, рубеж тысячелетий дал толчок к переосмыслению пережитого. В котором тайна уральской трагедии до сих пор притягивает воображение масштабами катастрофы. Параллельно автор этих строк косвенно проверял слова бывшего зека. И ниже, после прямой речи свидетеля, литературно обработанной с диктофонной записи, приводятся данные из ряда книг.
Напомню лишь современнику, что еще 26 июня 1940 года вышел знаменитый сталинский указ 'О переходе на 8-часовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений'. Именно по этому указу давали сроки за опоздание на работу. Что и случилось с Афанасьевым. 1947-й год был на самом деле голодным. Поэтому, спасаясь от смерти, зеки, в том числе и малолетки, ели все, что попадалось им под руку. Александр Солженицын в 'Архипелаге ГУЛАГ' свидетельствовал: 'В 1947 году в сельхозлаге Долинка каждое воскресенье шли в зоне показательные суды. Судили за то, что, копая картошку, пекли ее в кострах; судили за то, что ели с поля сырую морковь и репу, и за все это лепили по 5 и 8 лет по только что изданному великому Указу 'четыре шестых' (от 4 июня 1947 года - В. К.)'. 'В ближайшие годы после Указа целые дивизии сельских и городских жителей были отправлены возделывать острова ГУЛАГа вместо вымерших там туземцев'. Второй срок малолетка Афанасьев схлопотал в Раифе под Казанью по этому указу.
Дальше же все для уголовника-рецидивиста поехало по накатанной дорожке. Теперь хотелось бы предоставить место расшифровке диктофонной записи описания катастрофы.
Свидетельство урки
...Меня отправили для отбытия наказания в Челябинск-40 (раньше он вроде бы назывался 'Заозерск'). Там было подземное производство ядерного оружия, отчего местные озера не замерзали зимой, а парили. А по воде то и дело 'шуровали' военные катера. Наш лагерь располагался непосредственно над заводом. Рядом была часть военных строителей (тысячи три солдат). Нас привезли туда целый 'столыпин' - человек 70. Я работал бетонщиком, другие сварщиками, плотниками, арматурщиками. По вольным 'шоколадникам' (как мы их между собой называли), мы догадывались, что происходит вокруг. Мы видели через забор, как вольные работали в чистых белых одеждах. Мы знали, что они получали за вредную работу ежедневно по килограмму шоколада. Отсюда и пошла кличка. Нас тоже кормили хорошо и давали зарабатывать деньги - наступила хрущевская 'оттепель'. По показаниям дозиметров, которыми нас проверяли, все зеки знали, что давно уже 'прихвачены' радиацией. Комментарий '100 великих катастроф'.
Химкомбинат 'Маяк', который был известен также под названием 'Челябинск-40', затем стал называться 'Челябинск-65', а теперь известен как город Озерск. Озер вокруг Озерска действительно много. Издавна эти места принадлежали промышленникам Демидовым. Небольшие плавильные заводы давали медь и чугун. После Великой Отечественной войны в этих краях развернулась особо секретная стройка. Научно-производственное объединение 'Маяк' стало первым в стране комплексом по наработке военного плутония для атомной бомбы.
Рассказывают, что капсулу с первыми граммами смертоносного элемента И.В. Курчатов вынес из реактора в собственных ладонях. О возможных последствиях облучения тогда было известно мало. Ученые терялись в догадках о причинах 'невидимой' смерти. А от нее уже умирали солдаты и офицеры, охранявшие необычное предприятие.
Седьмого октября 1957 года министру внутренних дел Н.Дудорову поступило донесение о событиях в 'Челябинске-40': 'Авария представляет собой взрыв гремучего газа в специальном отстойнике. При этом в воздух было выброшено большое количество мельчайших радиоактивных частиц, которые находились в отстойнике. Из этих частиц образовалось облако, которое некоторое время держалось над местом взрыва'. Поднявшийся вскоре ветер понес это облако в северо-восточном направлении.
Впоследствии на месте взрыва и по пути следования облака выпало много мелких радиоактивных частиц, которые загрязнили большую территорию в зонах самого объекта и в Каслинском районе Челябинской области. Взрыв произошел из-за радиационного перегрева одной из емкостей для хранения жидких высокоактивных отходов. В течение семи лет ядерные отходы сбрасывали в реки Теча и Исеть. А потом еще два раза по семь лет отходы сбрасывали в озеро Карачай.
Свидетельство урки
А потом пришел тот злополучный выходной 23 или 27 августа 1957 года (Недавно по радио говорили, что это случилось в сентябре - точно не помню и спорить не буду). В тот день мы не работали. Я до отвала наигрался в домино и спал на нижнем ярусе вагонки (на нарах), рядом с окном, выходившим в сторону завода. Приблизительно в четыре часа дня пополудни меня швырнуло на пол взрывной волной. Мои соседи от падения получили ссадины и синяки, а я отделался испугом. Поднявшись, я подошел к окну с выбитыми стеклами и увидел в пяти километрах (как потом выяснилось) быстро увеличивающийся в объемах огненный гриб от подземного ядерного взрыва. Шляпа гриба расходилась по небу и вскоре закрыла солнце. Где-то через полчаса выпали черные, сажевые осадки, покрывшие все вокруг. Комментарий '100 великих катастроф'.
29 сентября 1957 года был воскресный день, солнечный и очень теплый. Горожане занимались своими повседневными делами, многие из них находились на стадионе 'Химик'. Там проходил футбольный матч за призовое место между двумя ведущими командами города. Примерно в 16 часов 30 минут раздался грохот взрыва в районе промплощадки. После взрыва поднялся столб дыма и пыли высотой до километра, который мерцал оранжево-красным светом. Это создавало иллюзию северного сияния. 20 миллионов кюри радиоактивных веществ вырвалось на волю. Восточно-Уральский радиоактивный след накрыл территорию в 250 квадратных километров с населением в 270 000 человек.
Восемнадцать миллионов кюри, выброшенных из емкости, остались на промплощадке, а около двух миллионов кюри активности были подняты в воздух и подхвачены ветром. Радиоактивное облако покрыло многие объекты химкомбината 'Маяк', реакторные заводы, строившийся радиохимический завод, пожарную и воинские части, полк военных строителей и лагерь заключенных. Всего в двух полках и лагере заключенных находилось около трех тысяч человек.
Еще в это время прибыло молодое пополнение новобранцев из Москвы - двести человек. Когда раздался сильный взрыв, от ударной волны вылетели стекла из окон всех казарм и были сорваны выходные металлические ворота. Солдаты выбежали на улицу, некоторые бросились к оружейному парку за оружием. Стоявший у въездных ворот часовой прыгнул в канализационный колодец и занял там оборонительную позицию.
На месте, где находилось хранилище радиоактивных отходов, поднялся огромный столб пыли, который ветром был отнесен в сторону расположения полка. Вскоре густое черно-серо-бурое облако нависло над казармами, во время яркого солнечного дня наступила темнота. Состояние людей было подавленным. Служебные собаки выли, не умолкая ни на минуту. Птиц нигде не было. В первые часы после взрыва на головы людей падали крупные радиоактивные хлопья сажи, и выпадение радиоактивных веществ было очень интенсивным. Мелкие частицы продолжали падать и на следующий день. Как только радиоактивное облако накрыло военный городок, по телефону срочно вызвали дозиметристов. Замерив зараженность территории, они объявили, что нужно немедленно эвакуировать людей. Предварительно военнослужащие прошли санитарную обработку в бане, горячей водой мылись по нескольку часов. Комментарий американцев.
А вот профессиональное описание первого экспериментального ядерного взрыва в июне 1945 года: 'Будто из недр Земли появился свет, свет не этого мира, а многих солнц, сведенных воедино, - писал автор книги 'Люди и атомы' Уильям Лоуренс, единственный журналист, которому Пентагон поручил быть летописцем 'Манхеттенского проекта'. - Это был такой восход, какого никогда не видел мир. Громадное зеленое сверхсолнце поднялось за доли секунды на высоту более двух с половиной тысяч метров. Оно поднималось все выше, пока не достигло облаков, освещая землю и небо ослепительно ярким светом. Этот громадный огненный шар диаметром почти в полтора километра поднимался, меняя цвет от пурпурного до оранжевого, расширяясь, увеличиваясь, пришла в действие природная сила, освобожденная от пут, которыми была связана миллиарды лет.
Вслед за огненным шаром с земли поднялось громадное облако. Сначала это была гигантская колонна, которая затем приняла формы фантастически огромного гриба. Громадная гора, рожденная за несколько секунд (а не за миллионы лет), поднималась все выше и выше, содрогаясь в своем движении. В течение этого очень короткого, но кажущегося необычайно долгим периода не было слышно ни единого звука. Потом из этой тишины возник громовой раскат. В течение короткого времени то, что мы видели, повторилось в звуке. Казалось, тысячи мощных фугасных бомб разорвались одновременно и в одном месте. Гром прокатился по пустыне, отозвался от гор ... Эхо накладывалось на эхо. Земля задрожала под ногами, как будто началось землетрясение'.
Свидетельство урки
...Надо отметить, что наша столовая была на ремонте, и все зеки питались под открытым небом. Так вот столы и лавки временной столовой были покрыты слоем сажи толщиной в 3-4 см. Через час мы пришли на ужин, и кто чем мог - тряпкой, бумажкой, рукавом - стирали со столов сажу. А она все еще продолжала падать с неба: кому в миски с кашей, кому на хлеб. Паники не было, но спорили предостаточно. Кто говорил, что это диверсия, кто - авария, кто - учебный взрыв. От администрации никаких сообщений не последовало.
Сумерки были совершенно черными. А затем в тот роковой вечер под открытым небом мы смотрели кинофильм 'Путевка в жизнь'. На месте гриба небо имело красное свечение в диаметре около километра. По этому поводу тоже строились всевозможные догадки.
Ночью, в начале третьего, нас подняли голоса из громкоговорителей, известившие, что наш ОЛП находится в зоне повышенного ядерного заражения. Нам приказали быть готовыми через 15-20 минут к эвакуации, вещей не брать (даже денег и 'безделушек' из драгметаллов). Тут-то и началась невообразимая паника: 'А-а-а! Мы - живые трупы!' Зеки толпой повалили к проходной, где стояли вооруженные автоматчики. Вскоре послышались короткие очереди. Я находился в бараке и не видел происходившего у выхода. Были ли там убитые и раненые - не знаю, хотя слухи с разными цифрами ходили.
К этому времени красное зарево потускнело, начало чуть-чуть светать. Нас погрузили в бортовые автомашины и вывезли с территории завода в какой-то лес. На большой поляне в ряд стояли столы, а по соседству - кучи новых спецовок, трусов и маек. Через усилитель прокричали: 'Всем раздеться, все вещи бросить в кучу!' Затем голыми мы подходили к столам, где определялась доза облучения. Шкала дозиметра была рассчитана на 900 единиц. Сколько это составляет рентген - никто сказать не мог. Лично я 'вызвенел' на 800 единиц (это выражение дозиметриста я понял как степень распространения мной радиации). Стрелка дозиметра колебалась в зависимости от того, к какому участку тела подносили датчик. Больше всего 'звенели' золотые зубы и волосы (их еще в 1954 году разрешили заключенным не сбривать).
Эта канитель продлилась до позднего вечера. Перед проверкой зеки из-за жадности ухитрялись даже глотать золотые кольца. Затем нас вывезли из леса и доставили в каменный карьер, где вдоволь накормили. Ночью из-за холода не спали, а утром чуть свет продолжили вчерашнюю процедуру. Комментарий '100 великих катастроф'.
На другой день, 30 сентября, началась эвакуация оружия и боеприпасов. Часть оружия была так сильно загрязнена, что его пришлось зарыть в одном из котлованов. Менее загрязненное оружие пытались отмыть. С его деревянных частей до белого цвета соскабливали стружку, а металлические части чистили песком и шкуркой. Но полностью очистить не могли, а 'загрязненное' оружие военно-оружейный склад не принимал. Так и несли службу некоторые солдаты с радиоактивно загрязненным оружием.
Свидетельство урки
Ближе к вечеру нас привезли в город, где была зона номер восемь. А в ней - около 800 зеков, получивших от нас дозу радиации в сто и более единиц. Среди вновь прибывшей сюда тысячи (плюс-минус сто человек) заключенных - прямых носителей радиационного заражения - на третий день после трагедии усилилось настроение отчаяния. Раздались крики: 'Мы - заживо похороненные! Мы - прокаженные!' Однако усиленная охрана на вышках и воротах умерили панику. Перед нами с мегафоном в руках выступил полковник (или генерал - точно не помню). Особенно врезались в его коротком выступлении слова, что некоторым это заражение будет как бы лекарством. Другим гарантировал лечение. Тут же двум бригадам приказали идти в баню.
Мы пришли в баню уже под вечер. В предбаннике вновь у каждого зарегистрировали степень заражения и объяснили: 'Пока не смоешь 30 единиц - не выпустим'. В моечном отделении были приготовлены холодная вода, хозяйственное мыло и мелкий песок, который хорошо 'уносил' эти злосчастные 'единицы', но уж больно раздражал кожу. При выходе из бани дозиметр показал, что я 'смыл' с себя 20 единиц. Мне выдали совершенно новые майку, трусы, брюки и куртку. За полтора суток эту процедуру проходила вся тысяча. А затем все повторялось, и мы вновь бросали в ящик для сжигания неношеные вещи.
Через месяц после этого своеобразного 'лечения' мы уже 'звенели' всего на 300 - 350 единиц. Постепенно прекратила дымить яма, где сжигали наши тряпки. А мы все думали, что если бы мы 'сидели' при жизни Сталина, то нас бы всех давно расстреляли. Позже наш 'казанский' этап (40-60 человек) пересадили на станции Кыштым в крытые бортовые машины, провезли через контрольно-пропускной пункт и разбросали по разным ОЛПам. В ноябре того же года 'спецсуд' освободил меня досрочно. В 1959 году я встречался с двоими из того этапа, а в 1977 году узнал, что они скончались. Никого не осталось с той поры. Жена померла. Детей после такого быть не могло. И только сейчас начинаешь понимать, что страшнее смерти вот такое одиночество. И чего ради нелегкая продолжает волочить меня по этому свету?
Комментарий '100 великих катастроф'
Ширина 'ядерного языка', в котором преобладал стронций-90, составляла восемь-девять километров. Сильным юго-западным ветром облако разнеслось по лесам, полям и озерам Челябинской, Свердловской и Тюменской областей - на площади 1000 квадратных километров. Из 23 окрестных деревень пришлось эвакуировать более десяти тысяч человек. В 1958 из сельскохозяйственного использования было изъято 59 тысяч гектаров в Челябинской и 47 тысяч гектаров в Свердловской областях. Только через два года началось вовлечение этих земель в оборот. В результате аварии облучению подверглись в общей сложности 124 тысячи человек. Весной 1963 года в этих краях случилась засуха. Обычно мелководное и заболоченное озеро Карачай пересохло, и образовавшаяся пыльная буря увеличила число жертв Восточно-Уральского радиоактивного следа еще на сорок тысяч человек. Кыштымская трагедия (так именуют эту тройную катастрофу - взрыв, засуха) по своим последствиям намного превосходит Чернобыль...
P.S. В 1995 году кочегар Казанского льнокомбината и бывший зек Георгий Петрович Афанасьев понял, что умирает, предупредил меня, что хочет сам свести свои счеты с жизнью. С тех пор я его не видел...
В.Курносов
|
|