Алла Горская

18 сентября 1929-го в Ялте родилась художница Алла Горская. Семья переехала в Ленинград - теперь Петербург. Отец Александр получил там должность директора городской киностудии. В ходе Второй мировой войны вместе с матерью пережила 2 блокадные зимы. Старший брат Арсен воевал в составе партизанской части и погиб в 1943-м. После освобождения Киева Красной Армией отца направили туда.

Алла рисовала с детства, потому девочку отдали в Республиканскую художественную школу, а затем Горская поступила в Киевский художественный институт, где училась в мастерской живописи Сергея Григорьева. Через 4 года выходить замуж за одногруппника Виктора Зарецкого. Еще через 2 года у них родится сын Алексей.

Жизнь обещала Горской безоблачное будущее, высокооплачиваемые должности и заказы, но она выбрала другой путь — диссидентский.

В 1959 году Горская вместе с Лесем Танюком, писателями Василием Симоненко и Иваном Драчом, художником Афанасием Заливахой и другими создают Клуб творческой молодежи «Современник», разместившийся в помещении Октябрьского дворца в Киеве. Они проводят творческие вечера, стремясь возродить украинский язык и культуру. «Современник» был очень прогрессивным для того времени: при нем действовал джазовый ансамбль, здесь проходили выставки, спектакли, проводились этнографические экспедиции. «Алла стала символом свободы без страха и сомнений во время общего унижения и лжи. Бороться с ней было невозможно. Ее можно было только убить».

В июне 1961 года от сердечного приступа умерла Елена Давыдовна. Памяти матери Алла посвятила картину «Дети (Ганя, Михайло, Петро)». Эту работу высоко оценил Зарецкий. В письме отцу от 18 августа Алла пишет: «Виктор повез работы в Киев. Он в восторге от моих «Детей». Я считаю, что быть в восторге — это слишком. В работе есть что-то такое, что умиляет. А может, я так думаю, потому что мне бы этого хотелось. В моей работе нет «помпы», поэтому ее могут не утвердить. По мастерству она, как на мои требования, недозрелая, но энергичная. В ней отражена жизнерадостность и реальность. ...Это лучшее, что я сделала и поэтому позволяю себе про это сказать. Плюну трижды через левое плечо, чтоб ее взяли».

Опасения подтвердились — работу не приняли. Секция встретила картину хорошо, а президиум потребовал изменений, вносить которые Горская отказалась. Сейчас, оглядываясь назад, можно предположить, что с «Детей» и начался переход Аллы из категории «своих — надежных», в категорию «чужих — неугодных». Но тогда в Союзе художников вряд ли всерьез отнеслись к «взбрыкиваниям молодого автора». Да и сама Горская не восприняла ситуацию трагично. Отказавшись изменить картину, она не отказалась от детской темы. Напротив решила именно на ней сосредоточиться. Алла уволилась из Республиканской художественной школы, где с 1959 года преподавала рисунок в скульптурных классах, и взялась руководить изобразительным кружком в школе, в которую пошел ее сын. Так она обеспечила себе большую творческую свободу и натуру (писала и рисовала одноклассников сына).

Поездки по селам Полесья принесли в жизнь Горской еще одну очень важную перемену. Тогда же Горская начала изучать украинский язык. В одном из писем своему отцу она признается: «Ты знаешь, все время хочется писать на украинском языке. Говоришь по-украински — и думать начинаешь на украинском языке. Читаю Коцюбинского». Внимание к украинской истории и культуре сформировало круг тем и стилистику работ Горской: это и народное искусство, и давно вычеркнутый из истории Михаил Бойчук, и другие формальные поиски начала XX века. А область монументального искусства с его особым декоративным языком стала площадкой для таких экспериментов.

Годом позже Алла Горская создает «Автопортрет с сыном». На вытянутом по вертикали холсте она стоит в упор глядя на зрителя; сын Алексей у нее на руках всем телом прижимается к матери. И пусть формально художница не отходит от соцреалистического метода, наполнение изображения — камерное, интимное, хрупкое — противоречит догмам советского искусства. Уже в этой работе звучит предчувствие трагической гибели художницы. Его усиливает композиция, напоминающая иконографию Богоматери с младенцем.

В 1964 году Горская в соавторстве с другими художниками-монументалистами — Афанасием Заливахой, Людмилой Семикиной и Галиной Зубченко — работает над витражом «Шевченко. Мать» для вестибюля красного корпуса Университета Шевченко. Уже готовую работу отклоняет ректор, которому образ поэта показался «недостаточно идеологически правильным»: оконные ребра витража были считаны им как тюремные решетки. Работа, над которой художники трудились больше года, была без колебаний уничтожена.

Горскую отчисляют из Союза художников — в то время это значит, что она больше не может работать художницей. Через год ее восстановят, но у Горской хватает дел и без творчества: она ведет активную правозащитную деятельность, пишет письма в прокуратуру о незаконности и жестокости приговоров художникам и писателям. Ее квартира становится эпицентром диссидентского движения, куда как на свет слетаются художники и писатели.

«Письмо 139»

Помимо «официальной» культурной деятельности участники «Современника» втайне инициировали создание комиссии, собиравшей информацию о репрессиях «большого террора». Ее квартира становится эпицентром диссидентского движения, куда как на свет слетаются художники и писатели.

Все началось с самого Октябрьского дворца: в подвалах участники клуба обнаружили камеры для допросов НКВД. Впоследствии открылись и другие жуткие факты — в частности, массовые расстрелы в Быковне под Киевом. В 60-е это был обычный тихий район, где среди зелени паслись козы, а мальчишки играли в футбол простреленным детским черепом. Активисты требовали справедливости — оглашения преступлений советской власти, «возвращения» собственной истории, — за что быстро оказались под слежкой.

В 1968-м киевская интеллигенция направила письмо на имя Брежнева с требованием остановить противозаконные политические репрессии против художников и писателей, а также сделать гласными судебные процессы. Это обращение вошло в историю как «Письмо 139», или «Киевское письмо», — одна из немногих попыток консолидации киевской культурной среды против центральной власти. Первым свою подпись поставил кинорежиссер и художник Сергей Параджанов; среди прочих подписавших была и Алла Горская.

Репрессии последовали незамедлительно: Горскую снова исключили из Союза художников и усилили слежку. В одном из писем того времени она говорит: «Нас [приставили] к стенке: выгнали из Союза, запрещено давать работу в издательствах, в фонде, отберут мастерские». Через несколько месяцев советские танки вошли в Прагу для подавления Пражской весны, и стало ясно, что свобода, в которую так верило поколение шестидесятников, оказалась очередной декларацией.

«Вы не нужны»

Но для Аллы Горской самое страшное было впереди: утром 28 ноября 1970-го художница едет к свекру в Васильков, чтобы забрать семейную реликвию - швейную машинку «Зингер». Накануне, 27 ноября, позвонил Иван Антонович и сказал, что ему удалось договориться насчет перевозки: машина будет завтра рано утром. А вечером неожиданно нагрянули гости. Алла ушла спать пораньше, чтобы успеть к свекру до прихода машины, её муж Виктор же засиделся с гостями допоздна.

Горская должна была вернуться из Василькова к вечеру, но не вернулась. Поначалу Виктор отнесся к этому спокойно: могло что-то не сложиться с машиной или отец занемог, и Алла осталась ему помогать. Всерьез занервничал к вечеру следующего дня. Заказал телефонные переговоры. В назначенное время телефонистка сообщила: вызываемый Иван Зарецкий на переговорный пункт не явился. Виктор бросился в Васильков. К отцовскому дому добрался в сумерках. Дом закрыт. Окна темные. В дверях вызов на переговоры. Стучал к соседке — никто не открыл. Бросился в милицию — ответ: для вскрытия дверей нужны понятые, а время позднее. Попросил фонарик — отказали. Купил спички. Жег, пытаясь что-нибудь рассмотреть в окнах. Последним автобусом вернулся в Киев, в состоянии близком к нервному срыву. Попросил Евгена Сверстюка и Надежду Свитличную съездить в Васильков. Сам был уже не в силах.

2 декабря Свитличная и Сверстюк обошли соседей Зарецких в Василькове, побывали в местной больнице. Это ничего не прояснило. Тогда отправились в милицию и все-таки настояли на взломе двери. Взлом не понадобился: у милиционера была связка ключей — дверь открыли без повреждений. Внутри ничего подозрительного. Хотели уже уходить, и тут — Надежда вспомнила: Виктор говорил, что в доме есть небольшой погреб. Когда подняли крышку, сверкнули светлые волосы. Это знакомое сияние волос и нечеткие очертания женского тела в полумраке — вот и все, что удалось разглядеть Надежде и Евгену. Милиционер засуетился, оттесняя их от погреба. В отделении посочувствовали: вы сами приехали, первые увидели труп — будет теперь морока ходить давать показания. Прибывшая группа «ответственных сотрудников в штатском» избавила не только от «мороки», но и от опознания трупа. Сверстюку и Светличной объявили: «Вы не нужны» и отправили в Киев на служебной машине. Ненужным оказался и ехавший с ними пьяный полковник милиции. Приставая с расспросами, он фактически выболтал, о чем с ним говорили гебисты: «А как вы попадаете в загранку? Как так получается, что вы здесь пишите, а за границей печатают?» и «Как же это вы не уберегли такого своего человека?».

В тот же вечер Виктора Зарецкого арестовали, 3 декабря задержали сына. Первые два дня Виктора интенсивно допрашивали, пытаясь обвинить в убийстве жены. Поначалу даже скрывали сам факт смерти: на Горскую совершено покушение — она дает показания против тебя. Затем — она мертва, ты — убийца. Протоколы допросов не велись. 4 декабря версия изменилась: Иван Антонович Зарецкий в бегах, убийца — он. У Виктора требовали подтвердить, что отец ненавидел невестку и был способен на убийство. Желаемых показаний добились. Потом Виктор признавался близким друзьям: оклеветал отца, будучи уверенным, что иначе не выйдет живым. Возможно, в тогдашнем состоянии он и сам где-то засомневался: ни Горские, ни Зарецкие не были в восторге от брака детей.

После того, как Виктор подписал протокол со своими показаниями против отца, его и сына освободили, сообщив: Иван Антонович мертв. Тело нашли еще 29 ноября (!) на железнодорожном переезде возле Фастова. Милицейская версия выглядит так: Иван Зарецкий убил невестку, спрятал труп в погреб, затем доехал до Фастова и там покончил с собой, бросившись под поезд. Другие версии не разрабатывались. Заключение базировалось главным образом на показаниях и письмах, подтверждающих мотив — враждебное отношение. Не был проведен целый ряд необходимых экспертиз, в частности трасологическая экспертиза капель крови, позволяющая определить положение тела в момент смерти. Именно эта экспертиза, могла бы дать ответ на вопрос: как 69-летнему Зарецкому, перенесшему обширный инфаркт и передвигавшемуся даже по дому с палочкой, удалось справиться со своей довольно крепкой невесткой? Следователи игнорировали сообщения Виктора о звонках с угрозами, о незнакомце, приходившем к Алле незадолго до трагедии (последний, узнав, что Горской нет дома, ушел не представившись). Приехав после освобождения за вещами отца, Зарецкий нашел под порогом накладную седую бровь. Эта находка тоже не заинтересовала следствие… Родственники и друзья художницы в официальную версию следствия о произошедшем, так и не поверили.

Послесловие…

Аллу Горскую хоронили 7 декабря на Берковецком кладбище. Гроб не открывали. Всех друзей покойной, которые выступили на похоронах, вскоре арестовали.

Писатель-шестидесятник Валерий Шевчук вспоминал: «Аллу Горскую я знал лично, хотя не скажу, что мы были в приятельских отношениях. Для меня этот человек принадлежала к так называемым светоносцам. Она действительно излучала свет духовной чистоты».

В первую очередь Алла Горская была художницей. Но ее мировоззрение, формы организации совместной работы, ее художественное видение, авторитет среди других художников, смелость, неодолимость как личности, сделали ее духом шестидесятников.

Смешные истории из жизни и свежие анекдоты

Читайте ещё на нашем сайте - Мэтт Деймон