- Ой, здравствуй, Лиза!
- Здравствуй, Ника!
- Как живешь, как дела? Чем занимаешься?
Лиза с легким шорохом сложила крылья и присела на стул. Ника села рядом. Музы заказали по кофе.
- Ой, Лизочка, что тебе сказать! Последнее время мне явно не везет! Вот вчера, например, получила наряд. Смотрю, вроде как молодой человек, что-то старается писать, ну, типа, поэт. Прилетаю к нему, осенила, как положено. Другой бы за ручку схватился, что б вдохновение даром не пропало, а этот паразит лежит на диване, лицо еще газетой накрыл, и дрыхнет.
- Ну, так разбудила бы!
- Так будила же! И в ухо говорила, и за пятку щекотала – бесполезно. А потом принюхалась. А он пьяный! Ну, и еще какой-то гадостью от него воняет. Вот попробуй такого вдохновлять! То ли дело раньше было! Мне один единственный раз к Александру Сергеевичу наряд достался, так всю жизнь помню. Я только крыло подняла, что бы осенить, а он проснулся, за перо и выдал бессмертное: я помню чудное мгновение! Вот я и помню. И, право, есть что.
- Ой, Ника, права ты на все сто! Вот у меня наряд, - Лиза полезла в сумочку и достала прямоугольный листок бумаги, - вот… Алексей Михайлович Видевякин… программист сорока трех лет, женатый… отец двоих… Осенить на предмет разработки новой программы, язык программирования Delphi, цель… Ну, и так далее. Нормально? Я что, этот Delphi знаю? Приходится штудировать, - она достала из большой сумки толстенную книгу.
- Ну, Лиза, ты всегда зубрилкой была! Зачем тебе этот … - она взяла книгу за краешек и приподняла, - ого! Это же целый день потратить надо! Что же ты, вместе него программу писать будешь? Ты его осени, озари, создай настроение, чтобы у него душа запела, он тебе сам все напишет. А вот так, ходы ему подсказывать… И вообще, разве мы и программированием занимаемся?
- А ты что, и не знала? Сейчас творчеством объявлено все, к чему возможен творческий подход. Ничего себе формулировочка, а? Так дойдем и до вдохновления дворников. А что, махать метлой можно тоже творчески! Ну, а знания… Лишних-то не бывает.
Обе музы синхронно вздохнули и помолчали.
Двери кафе открылись и внутрь впорхнула еще одна муза.
- Делия! – обрадовалась Ника, - сто лет тебя не видела.
- Ника! Лиза! Здравствуйте, красотки!
- Присаживайся к нам. Как у тебя дела? Чем занимаешься?
- Да тем же, что и вы. Вдохновляю, осеняю, озаряю, впечатляю и тому подобное.
Делия тоже заказала себе кофе.
- Ника, ты к кому сейчас, - спросила Лиза.
Ника достала небольшой прямоугольный квадратик бумаги.
- Шкурка, Василий Петрович, пятидесяти двух лет, поэт, член союза, женатый и так далее. Не люблю его. Ничего сам написать не может. Тужится, пыжится, пока я ему в ухо что-нибудь не нашепчу. Вот и получается, когда я с ним, так талантливо, как отлечу по делам или на обед, так за час такого наваяет, что материала хватит для пародистов всей страны. Пиит!
- А ты, Делия?
Делия достала из сумочки белый квадратик бумаги:
- Бомж Петров. Имя какое-то странное. Никогда раньше такого не встречала.
- Какое имя? – поинтересовалась Ника.
- Да Бомж. И адрес странный: 3-го Интернационала, дом 107, подвал. А квартира?
Ника захохотала.
- Ой, убила! Бомж это человек без определенного места жительства. Бродяга, значит, а живет в подвале, потому как квартиры у него нет. Неужели не знала?
М-д-а, - протянула Делия, - объект, однако…
- Ну, хорошо, девочки, повидались, посидели, пора и на работу.
Три музы выпорхнули из кафе 'У Пегаса' в вечернюю синеву большого города.
Василий Петрович Шкурка, к которому по разнарядке должна была сегодня прилететь муза Ника, прогуливался по бульвару... До одури насидевшийся за столом в поисках неподатливых рифм, он решил выйти и подышать свежим воздухом. Ах, какая классная была погода! Стоял теплый апрельский вечер Из набухших почек уже показались зеленые листики. Легкий ветерок был теплый, ласковый и Василий Петрович с удовольствием подставлял ему свое лицо. Весна! Вдруг в голову ему пришли строки:
Увитый черным крепом
Из жизни как-нибудь уйду...
- Что за бред? – подумал Василий Петрович, - причем здесь это?
Вдруг за его спиной послышался скрежет металла, визг резины и тормозных колодок, а потом в метрах двух впереди его промелькнула красная 'шестерка'. С глухим ударом машина врезалась в тополь, с которого посыпались сухие ветки и какой-то мусор. Брызнуло бликом вылетевшее лобовое стекло. Как в плохом боевике включился сигнал.
- Елки-палки! – пробормотал Василий Петрович, - что за фигня?
Сигнал гудел беспрерывно. Через несколько секунд Василий Петрович пришел в себя и к нему вернулась способность соображать. Он подскочил к дверце водителя и рванул ее. После нескольких сильных рывков дверь открылась. Навалившись на руль на водительском сидении сидел совсем молоденький парнишка.
Друзья в надгробной речи скажут
Родился, жил, мир праху твоему...
- Твою мать! – ругнулся Василий Петрович, - как надо, так ничего в голову не приходит! А как не надо, само пишется!
Он схватил паренька под мышки и вытащил на землю. Сигнал замолк. Василий Петрович приложил руку к шее паренька, пытаясь нащупать пульс, поискал пульс на обеих запястьях, и ничего не найдя, рванул ворот рубахи. Приникнув ухом к голой груди, пытался уловить биенье сердца. Ничего.
- Ах ты… - растерянно проговорил он, - что же делать?…
Где-то в подсознании всплыл кадр из какого-то американского кинофильма: дыхание из рта в рот и массаж сердца. У парня на щеке была глубокая царапина и из нее текла черная, в сумеречном вечернем освещении, кровь. Вытерев ее платком и накинув платок на губы, Василий Петрович равномерно, сильно и глубоко вдыхнул в безжизненное тело воздух. Потом ритмично и резко трижды надавил на грудную клетку, там, где, по его разуменью, находилось сердце. Ничего. Он еще раз трижды вдыхнул воздух и снова надавил несколько раз на грудь. Ничего. Василий Петрович растеряно оглянулся вокруг. Как назло, вечерняя улица была совершенно пустынна.
- Ах ты… - он снова вдыхнул несколько раз воздух и резко надавил на грудь.
- Дыши же! Дыши, парень!
В голове образовались строчки:
А прах переживет меня надолго
В траве зеленой, веточках берез…
- Да отлепись ты наконец! – неизвестно кому рявкнул Василий Петрович, - дыши! Дыши, зараза! – и он со всей силы ударил кулаком в неподвижную грудь. Потом еще раз, и еще. --Дыши!
Он не заметил, что платок слез на сторону и он обмазался чужой кровью.
- Дыши! – от энергичных выдохов у него начала кружиться голова. То ли от этих ударов, то ли от яростной настойчивости, с какой Василий Петрович пытался вернуть к жизни этого незнакомого парня, то ли от того, что судьбой ему умирать было еще не суждено, но сердце вдруг запустилось. Парень сделал несколько судорожных вдохов и после этого задышал спокойно и ритмично. Рядом остановилась машина и из нее выскочили двое.
- Помощь нужна?
- Мобильник есть? Скорую вызовите.
В голове еще звенело, крупная капля пота попала в глаз и запекло.
Я буду вечно жить? Я стану миром…
Ах, черт возьми, так смерть не стоит слез!
- Что б тебя… - снова неизвестно к кому обратился Василий Петрович, - еще как стоит! – он посмотрел на парня. Тот слабо пошевелил рукой, и открыл бессмысленные глаза.
Из-за поворота вылетела машина скорой помощи.
- Как же там у меня получилось, - попытался вспомнить Василий Петрович, - обвитый черным крепом… пройду по жизни… по траве зеленой… Черт, ничего не помню! А неплохой стих был вроде…
Алексей Михайлович Видевякин, сорока трех лет, отец двоих детей, возвращался с работы домой. Было около девяти. Видевякин задержался на работе и теперь спешил, чтобы успеть к началу фильма о Ломоносове. Он шел спорым шагом. От остановки троллейбуса до дома было пятнадцать минут спортивного хода. Можно было пройти через парк, что давало выигрыш минут пять. Поэтому когда показалась тропинка, сворачивающая налево, в парк, он, не думая, ступил на нее и углубился в парковую темноту. Был теплый апрельский вечер. Наконец прекратил дуть северяк и нежный южачок ласкал щеки. По образованию математик, со строго организованным складом ума, Выдевякин никогда не терял время зря.
- Если мозги не работают, - говорил он всегда детям, - они ржавеют. И чем больше они ржавеют, тем медленнее крутятся шарики-ролики.
В полном соответствии со своей теорией, Выдевякин на ходу не оставлял в покое свою голову. Он то прокручивал в мыслях какую-то теорему, то вспоминал прочитанную книжку, стараясь по памяти воспроизвести текст дословно, то сочинял какие-то дурацкие стихи. Тропинка вывела его на темную аллею. До дороги оставалось перейти аллею и пройти еще метров семьдесят по тропке между деревьев. Тут он и услышал негромкий крик. Девичьий голос, негромкий, вроде как придушенный, то ли крикнул, то ли попросил:
- Помогите!, - и через небольшую паузу, - хоть кто-нибудь…, - и снова тишина, потом какой-то шорох в кустах.
- По… - голос оборвался.
- Эй, кто там? – неуверенно спросил Выдевякин, - кто там?
Он осторожно шагнул с тропинки в темноту. Вдруг навстречу ему из кустов показалась чья-то темная долговязая фигура.
- Те че, козлу, надо? – спросила фигура сиплым голосом, - шел себе и топай дальше.
-Вы чего? – спросил Выдевякин, - кто там у вас о помощи просил?
В кустах кто-то ойкнул:
- Помогите! – всхлипнул в темноте тонкий девичий голосок.
Буря чувств поднялась в душе Выдевякина. Он никогда не отличался особой смелостью, всегда избегал драк потому, что панически боялся лишиться глаз. Его хорошего товарища в свое время в драке полоснули бритвой по глазам. С тех пор Толя ходил с одним стеклянным глазом. Второй, слава Богу, врачи спасли. Попадая в неоднозначную ситуацию, Выдевякин всегда старался уйти от конфликта, даже если приходилось 'делать ноги'. Представит себя без глаза, а еще хуже, без двух, и все. Но сейчас все получалось по иному. Или возраст уже был не тот, что бы убегать, или мировоззрение поменялось, а может девчонку эту, такую же молоденькую, наверное, как дочка у самого Выдевякина, и которую тут, без сомнения, насиловали, было жалко больше, чем самого себя, только Выдевякин не побежал. Холодея от собственной смелости он шагнул вперед.
- Отпустите девчонку!
- Тебе сказали, топай отсюда!
От первого удара Выдевякин сумел каким-то чудом уклониться. Неловко замахнувшись, он попытался в свою очередь ударить в лицо черной фигуре.
- Ай! – закричал кто-то в кустах, - так ты кусаться, падла!
Послышался шум. Черная фигура повернула голову в сторону шума, Выдевякин воспользовался этим и изо всех сил, широко и нелепо размахнувшись, ударил долговязому в глаз.
- Стас, телка сбежала! Укусила меня и сбежала, падлюка!
- Ах ты!…
Выдевякин понял, что сейчас ему будет плохо. Он крутанулся и на месте и уже был готов прыгнуть в спасительную темноту, когда навстречу ему оттуда шагнула еще одна темная фигура, на ходу застегивая брюки и заправляя в них рубашку.
- Этот что ли козел нам все испортил?
Выдевякин сделал шаг назад и вдруг почувствовал острую боль в спине, где-то ниже лопаток, где обычно у него болела почка. Что-то горячее расплывалось по пояснице. Ноги вдруг ослабели, стали словно ватными, подломились и он упал на колени.
- Гадло!… - бросил долговязый, схватил Выдевякина за рукав и вытер тонкий длинный нож.
Тот, второй, с размаху, ногой, ударил Выдевякина в челюсть. Он упал, подвернув правую руку куда-то под бок, но к своему удивлению, боли не почувствовал.
- Как просто, - подумал он, - и совсем не страшно. Чего же я боялся всю жизнь драться?
Выдевякину вспомнилось, как он отказался драться с одним придурком в студенческом общежитии. Придурка звали Будильник. Был такого же роста, как и Выдевякин, но с толстой шеей, мощным торсом и огромными кулаками. Выдевякин просто позорно сбежал тогда с поля боя и до сих пор вспоминал этот эпизод с мучительным стыдом. Но сейчас все было правильно, только стала побаливать челюсть и не слушались тело. Выдевякин попытался высвободить правую руку. Ему казалось, что он напряг мышцы всего тела, а со стороны это выглядело как слабое движение рукой. Ничего у него не получилось. В глазах начало темнеть. Он перестал видеть окружающие деревья и звезды.
- Где же … - хоть кто-то… – подумал он, - может и не надо было… и слава Богу…
Думалось как-то обрывками. Мысли вроде как прыгали небольшими прыжками и если бы он попытался сказать их в слух, то, наверное, никто его бы не понял. Вдруг он увидел звезды. Звезды двигались по каким-то странным траекториям, образовав в конечном итоге две строчки. Выдевякин всмотрелся.
- Что это? - не понял он, - что это? – он всмотрелся более внимательно в строчки и вдруг понял.
- Господи, - мысленно ахнул он, - это же доказательство великой теоремы Ферма! Как просто! – восхитился он, - как красиво и изящно!
Через силу, левой рукой, Выдевякин попытался накарябать на утоптанной земле парковой тропинки видимые только ему одному формулы. Звезды погасли. Он умер.
Утром бездыханное тело осматривал судебный медицинский эксперт.
- Смотри-ка, - обратился он к капитану милиции, оформлявшему акт, - а ведь он улыбается.
- Да нет, - ответил капитан, внимательно присмотревшись к лицу убитого, - это оскал.
- Капитан, - сказал эксперт, - поверь мне, он улыбается…
Капитан внимательно смотрел на какие-то каракули на земле, рядом с левой рукой убитого.
- Сними вот это – приказал он фотографу, указывая на каракули, - может имя чье пытался написать. Надо будет поизучать.
И доказательство великой теоремы Ферма, которое математики всего мира ищут почти четыре сотни лет, и которое пришло к Видевякину в момент его смерти, сгинуло навсегда в трясине милицейских архивов.
Сергей Александрович Петров, говоря официальным языком, гражданин без определенного места жительства или сокращенно бомж, лежал у себя, если можно так сказать, в подвале. 'У себя' означал старый, запятнанный непонятно чем, полосатый матрац, брошенный в углу полутемного подвального отсека, деревянный ящик, заменявший стол, несколько старых газет, заменявших все остальное: скатерть, салфетки, посуду, туалетную бумагу и т.п. В бывшей жизни Сергей Александрович был инженером и работал на небольшом заводе. Во время проведения ремонтных работ на электросети кто-то включил рубильник, который включать было никак нельзя. Погиб человек и крайним оказался именно инженер Петров. Возбудили уголовное дело, и Сергей Александрович на пять лет загремел в места не столь отдаленные. Пока он находился в пресловутых не столь отдаленных местах, жена с ним развелась, квартира была продана, страна развалилась, деньги сначала обесценились, потом исчезли, потом поменялись. Вышедший на волю Сергей Александрович не нашел ни жены, которая с детьми исчезла где-то в великой России, ни квартиры, ни денег, словом, ничего. Все его старания найти работу оканчивались ничем. Потрепыхавшись с год, Петров сложи крылья. Сломался. Сначала он еще старался следить за собой, мылся в маленькой речушке, стирался там же, а потом, один раз поленившись, и вкусив сладость пофигизма (когда все по-фигу), покатился стремительно и неудержимо вниз, на самое дно человеческого общества. Он даже получал удовольствие от нахождения на этом самом дне.
- Общество меня отвергло. Ну, и хрен с ним, обществом. Я живу так, как я хочу. Если б вы знали, от скольких ненужных вещей я освободился! Мне не нужно каждое утро спешить на работу, гладить брюки, возиться с детьми, выносить мусор, слушать бред, который несет жена, искать деньги до зарплаты. Ой, сколько же мне не нужно! А нужны только жратва и мой старый матрац. Ну, еще разве соточку запалить вечером. Остальное мне все по-фигу!
Так он прожил восемь лет. В тот вечер, удачно собрав и сдав пустых бутылок и макулатуры, Сергей Александрович купил себе чекушечку дешевой водки, колечко ливерной колбасы, пару подпорченных огурцов (выпросил у продавца, который и без этого собрался их выкидывать), четвертушку украинского хлеба. Застелив ящик газетой, скрестив ноги на матраце, Петров сделал несколько некрупных глотков из бутылки и смачно хрупнул огурцом.
- Хорошо, - подумал он, - просто здорово! – взгляд его безразлично скользнул по гладкой бетонной стене подвала.
- Ха, - шевельнулась у него мысль, - а чего мне не украсить свое жилье?
Он даже не заметил, что за последние лет пять первый раз к нему в голову пришла обыкновенная человеческая мысль. Как знать, как знать для чего обезьяна первый раз взяла в руки камень. Добыть себе еду? Так и сейчас обезьяны пользуются палками и камнями для этого, но людьми от этого не становятся. Но ни одно животное не украшает свое жилье. Это делают только люди.
Не заметив в себе этого маленького, на первый взгляд, изменения, уже превратившего его из животного в нечто человекоподобное, Петров поднялся на ноги. Обычно, если он уже ложился, то, без крайней нужды, никогда не вставал. Даже не потому, что ему было лень, ему просто было все по-фигу. А сейчас он добровольно встал! Что бы украсить свое жилище! Это было второе революционное событие, произошедшее вслед за первым. Обшарив глазами подвал, он увидел ржавый полусогнутый гвоздь внушительных размеров. Петров поднял его. Гвоздь был кованый!
- Как он здесь очутился? – подумал он, - квадратный, с неровной шляпкой… Сколько же ему лет? Почему я его раньше здесь не видел? Может принес кто?
Он покрутил гвоздь в руках.
- Вот такими, наверное, прибивали к крестам в древнем Риме, - вдруг пришла в голову мысль совершенно неожиданная и нелепая, при данных обстоятельствах, мысль.
Он сжал гвоздь в кулаке и подошел к темной серой бетонной стене. Как огромное полотно, стена расстилалась перед ним. Словно пробуя перо, Петров провел по стене ровную линию, сильно вдавливая гвоздь в бетон. Линия получилась светлая, почти белая. Словно наждак, поверхность стены в точке соприкосновения с гвоздем, стерла ржавчину с ржавого металла, и яркая синеватая точка засверкала в полутьме подвала. Отойдя на полшага назад, Сергей Александрович, уже совсем человеческим жестом, откинул ладонью назад длинные, грязные, давно нечесанные волосы. Внимательно всмотревшись в поверхность стенки, словно пытаясь что-то на ней увидеть, он резко шагнул вперед и одним росчерком гвоздя, как когда-то великий Пикассо нарисовал всемирно известного голубя мира, нацарапал на стенке замысловатый цветок. Цветок этот запросто мог бы служить эмблемой какого-нибудь природозащитного движения. Он был красив, необычен, лаконичен и дерзок.
- Э-э, - подумал, - да мы еще что-то можем.
Новым, просветленным взглядом, он осмотрел грязный отвратительный подвал, в котором ему еще пять минут было хорошо и достаточно. Он посмотрел на цветок, на синеватую точку, блестевшую на ржавом острие гвоздя, на рисунок, словно не веря, что это нарисовал именно он, а не кто другой.
- Как же это, - растерянно сказал он вслух, - неужели это я?
И эти слова совершенно непонятно к чему относились: то ли к теперешнему способу его жизни, то ли к рисунку, совершенно не соответствующему темноте и грязи вонючего подвала.
На следующий день, в полдень, в кафе 'У Пегаса' снова встретились три музы.
- Ну, красотки, рассказывайте, кто как вчера день провел, - предложила Ника, - меня вот вчера клиент просто на фиг послал.
- Как это? Поэт? Музу? На фиг?!
- Ну! Но я не в претензии. Сама виновата. Не вовремя вдохновлять полезла. А может и вовремя… Сама разобраться не могу.
- А я вчера своего Выдевякина поцеловала.
- Поцеловала?! – ахнули подружки. Все знали, что за поцелуем музы следовала смерть, - чем же?
- Доказательством теоремы Ферма. Он это заслужил. И умер с улыбкой. Счастливый…
- А я своему подарила надежду. Знаете, он грязный, оборванный, вонючий, но какой же талантливый! Ему только желания жить и не хватало... Вот я и помогла, как могла.
Александр Эсаулов
|
|